Музыка души

Женевский оркестр оказался ничтожным, состоявшим из третьестепенных музыкантов. Петр Ильич просто не представлял, как с ними справиться. Знал бы, ни за что бы не поехал. Впрочем, музыканты усердно старались, и, возможно благодаря этому, концерт прошел с огромным успехом и поднесением золоченого венка.

В Гамбурге исполняли Пятую симфонию, и оркестр встретил Петра Ильича необычайно сочувственно. А, вернувшись в гостиницу, он узнал, что рядом с его комнатой остановился Брамс, который появился на следующий день на репетиции. После, за завтраком он признался:

– Я остался в Гамбурге дольше, чем собирался, специально для того, чтобы присутствовать на репетиции вашей симфонии. Уж очень интересно было ее услышать.

Петр Ильич был искренне польщен таким вниманием.

– И каково ваше мнение?

– Мне понравилось все, кроме финала.

Он согласно кивнул – ему самому финал казался противным.

Концерт снова сопровождался большим успехом, и, вопреки растущему разочарованию автора, великолепно исполненную симфонию встретили восторженно. Принимали его как старого и любимого друга. Это было бесконечно приятно, но… только до окончания концерта. А потом Петр Ильич неизменно впадал в уныние и тоску.

В надежде побыть в одиночестве, собраться с мыслями и отдохнуть он на три дня уехал в Ганновер. Однако это маленькое бегство не принесло облегчения. Попытки сочинять балет не удались, чтения на целый день не хватало, прогулок – тоже. В итоге неумолчная тоска по дому, которую здесь не заглушали репетиции, вспыхнула лишь сильнее. К довершению всех бед он простудился и больной, расстроенный предстоящими тремя неделями убивания времени покинул Германию.

***

В вагоне Петру Ильичу стало хуже: поднялась температура, начался бред, от боли в зубах хотелось кричать. Едва-едва он доплелся до Парижа, где сразу же слег в постель и пролежал целый день. К счастью, хозяева гостиницы, всегда тепло относившиеся к нему, преданно за ним ухаживали. Они постоянно говорили про Таню, Веру, Жоржа, обнаруживая искреннюю любовь к семье Петра Ильича. И, может быть, поэтому болезненная тоска, не отпускавшая его все время пребывания в Германии, здесь исчезла.

Утром он встал, чувствуя себя гораздо лучше. Но прекрасное настроение испортила почта: Антонина вновь просила удвоить ее пенсию. Прямо-таки сказка о рыбаке и рыбке: чем больше ей даешь, тем больше она просит. С другой стороны, бывали минуты, когда Петру Ильичу было жаль Антонину и хотелось сделать все для ее довольства. Поколебавшись, он увеличил пенсию до двухсот рублей, понадеявшись, что через месяц она не потребует еще.

Приятное житье закончилось, стоило встать с постели. Тут же начались бесконечные званные обеды, вечера и концерты. После одного из них, на котором Колонн с большим успехом исполнил вариации из Третьей сюиты, Петр Ильич пошел погулять и увидел возведенную к Всемирной выставке Эйфелеву башню. Грандиозное сооружение возвышалось посреди прежде пустого Марсова поля, поражая ажурностью металлических деталей. Однако парижане в большинстве своем были недовольны. Несколько раз до Петра Ильича доносились возмущенные слова о монстре, уродующем прекрасный город и абсолютно не вписывающемся в окружение.

В Лондоне появилась возможность отдохнуть от визитов: здесь Петр Ильич почти никого не знал, и на приемы его не приглашали. Только в этот приезд он в полной мере узнал, что такое лондонские туманы. Выйдя однажды с репетиции из St. James Hall, он обнаружил на улице совершеннейшую ночь. А ведь был полдень! Ощущение, будто сидишь в мрачной подземной тюрьме. Несколько часов спустя стало немного светлее, но все равно темно. Как можно постоянно жить при такой погоде, Петр Ильич не постигал. На него она действовала удручающе.

С тем большим удовольствием и облегчением он покинул Лондон, уехав в Марсель, а оттуда – в Тифлис.

Что за чудная страна – Кавказ! Всю дорогу из Батума Петр Ильич глаз не мог оторвать от Рионской долины, по которой шла железная дорога. С обеих сторон ее окаймляли причудливой формы горы и скалы, на которых красовались рододендроны и другие весенние цветы. В долине росли деревья с яркой свежей листвой и нес свои бурные воды шумный, извилистый Рион. Фруктовые деревья стояли в цвету, вдалеке виднелись снежные вершины, а в воздухе чувствовалось что-то весеннее, живительное и благоуханное.

Анатолий с Прасковьей встретили Петра Ильича на вокзале – оба выглядели здоровыми и радостными. Таня сильно подросла, уже совсем не дичилась дяди и сразу бросилась ему на шею.

Вечером, когда он отдохнул и освежился с дороги, Толя пришел с разговором. Начал он издалека:

– Знаешь, мне хочется стать губернатором…

– Совершенно понятное желание, – кивнул Петр Ильич.

– Так вот, – Толя немного поколебался, прежде чем заключить: – Не мог бы ты походатайствовать перед великим князем Константином Константиновичем? У тебя ведь с ним хорошие отношения.

Петр Ильич слегка опешил от такого заявления.

– Ты знаешь, Толенька, как мне неприятно просить великих мира сего. Да еще и о такой, совершенно неподходящей к нашим отношениям вещи.