Музыка души

В пансионате было тихо, удобно, чисто; превосходная пища, услужливая приветливая хозяйка. Практически рай. Алеша, который после болезни стал совершенно невыносимым – наглым, самоуверенным и дерзким, – в Швейцарии вдруг опомнился и сделался, как прежде, услужлив.

Проснувшись утром, Петр Ильич сел к окну и долго не мог оторваться от потрясающего зрелища голубого озера, окаймленного горами. Живописный берег Лемана успокаивающе действовал на психику. Только с погодой не повезло: беспрерывно лил дождь, низкие облака покрывали горы. После вечно голубого неба Италии это немного угнетало.

Налюбовавшись видами, Петр Ильич взялся за разбор накопившейся корреспонденции. Анатолий советовал добиться от Антонины развода и окончательно развязаться с ней. Одновременно Надежда Филаретовна предложила дать Антонине десять тысяч, чтобы она точно согласилась на развод. Уже в который раз Петр Ильич испытал горячую благодарность к этой чудной женщине: что бы он делал без нее? Иногда он даже боялся привыкнуть к ее помощи и начать смотреть на нее как на нечто должное. Тяготило и сознание того, что никогда он не сможет достаточно высказать свою благодарность.

Анатолий просил не предпринимать никаких решительных действий, пока он не посоветуется со сведущими людьми. На Святой Неделе братья должны были съехаться в Каменке и обстоятельно переговорить. Только после этого Толя собирался встретиться с Антониной и спросить, согласна ли она на развод.

А Москва по-прежнему молчала… Петр Ильич ожидал, что если Четвертая симфония не потрясет друзей, то хотя бы заинтересует. Думал, они понимают, с какой жадностью автор ждет отзывов на новое произведение. Но… ни одного слова, кроме телеграммы, в которой сообщалось, что симфония превосходно исполнена. Это было и больно, и ужасно обидно.

Юргенсон по-прежнему оставался единственным приятным исключением. Он писал, что Рубинштейн взялся исполнять Первый концерт, который когда-то так зло обругал. Петр Ильич был ему за это благодарен, хотя и не мог не задаваться вопросом, что заставило Николая Григорьевича изменить свое мнение. Позже он узнал из письма Танеева, что концерт пользовался огромным успехом и даже Кюи, вопреки обыкновению, остался доволен. Не меньший восторг произвела в Петербурге «Франческа да Римини». Направника вызывали несколько раз, поднесли ему корзину с цветами, которые он разбросал в оркестр. Это известие от бывшего ученика пролилось бальзамом на сердце, раненное непостижимым молчанием друзей.

***

Наступившая было весна вновь сдала позиции зиме. Кларан завалило снегом, да так, что можно было кататься на санях. Жизнь здесь шла размеренно. До обеда работали: Петр Ильич сочинял сонату и скрипичный концерт, Модест занимался с Колей. После обеда все вместе гуляли, а по вечерам Модест усердно писал свою повесть. Однажды он зачитал готовую третью часть, и Петр Ильич пришел в восторг от правдивости, талантливости и живости рассказа и действующих лиц.

В свою очередь, Модест восхищался скрипичным концертом, а особенно «Евгением Онегиным», которого Петр Ильич играл брату по черновым рукописям. Он и сам был доволен оперой. Единственное, что его беспокоило, так это исполнители. Кто будет петь Татьяну? Где найти артистку, которая могла бы передать всю чарующую прелесть пушкинской героини? Анатолий уверял, что Панаева, в которую он был влюблен, идеально вписалась бы в этот образ. Но, к сожалению, ее отец считал позорным для нее быть артисткой по ремеслу.

Пребывание в Швейцарии отравляли мысли о консерватории. Как ни ненавидел Петр Ильич свою педагогическую деятельность, он не мог не думать, что нужен консерватории: ведь решительно некого было взять на его место. А как хотелось вырваться на свободу! Давно, очень давно преподавание тяготило его, расстраивало нервы. Ладно еще мужские классы: юноши, по крайней мере, точно станут музыкантами: скрипачами, валторнистами, учителями… Но девушки! Из шестидесяти барышень хорошо если пять действительно посвятят себя музыке. Остальные поступали в консерваторию от нечего делать, либо с целями, не имеющими с музыкой ничего общего. Порой Петр Ильич терял с ними всякое терпение. А главное – приводило в отчаяние осознание того, что все это ни к чему, пустая комедия. И вот в этот-то кошмар он должен был вернуться осенью. От одной мысли об этом мороз продирал по коже. Но он чувствовал себя обязанным тянуть лямку: чувство долга не позволяло бросить преподавание.

Модест вдруг загорелся идеей жить с Колей отдельно от его родителей, поскольку никак не мог найти общий язык с Алиной Ивановной – его матерью. Петр Ильич долго размышлял над этим вопросом, взвешивая все за и против, и однажды утром изложил брату свои соображения:

– Я понимаю твою антипатию к Алине Ивановне – человек она довольно неприятный. Но она мать, а как разлучить Колю с матерью? Положим даже, родители не сильно к нему привязаны. Но ведь самолюбие и соображения приличия не позволят им расстаться с сыном. Что будут говорить?

– Я напишу Герману Карловичу и объясню подробно, почему нам необходимо жить отдельно от них.