Музыка души

Но вот настал самый страшный момент – Саша покинула Петербург, возвращаясь в Каменку. Тася так плакала и тосковала при расставании с матерью, что сердце разрывалось. Да и Саша вся измучилась, уехала усталая и истерзанная: каково ей было наблюдать за тем, как убивается ее дочь!

Позже, прощаясь с братом, Александра попросила:

– Петруша, ты ведь остаешься пока в Петербурге. Навещай Тасю, поддержи ее. Ей легче будет привыкнуть, если кто из родных будет рядом.

Конечно, Петр Ильич обещал сделать все, что в его силах.

Он навещал племянницу ежедневно, стараясь развлечь ее. Скоро она ободрилась, начала свыкаться с новым положением и даже повеселела. И школа, и начальница Петру Ильичу понравились, и это тоже утешало. Однако, когда он собрался в Москву, выяснилось, что после отъезда матери Тася была только потому относительно весела, что он часто с ней виделся. При прощании с дядей она так рыдала, что тот решился уговаривать Александру забрать дочь  домой или хотя бы сделать ее приходящей.

Москва принесла только скуку и разочарование. Нет, поначалу Петр Ильич с радостью встретился с друзьями из музыкального мира. Но скоро понял, как сильно отдалился от них за это время: их образ жизни, их личные интересы и отношения, их пререкания и недоразумения – все это стало так для него чуждо! С одним только Юргенсоном общение по-прежнему радовало. Друг в свойственной ему иронической манере поделился последними новостями:

– Был у меня намедни Римский-Корсаков. Пришел узнать, можно ли на меня рассчитывать или надо отложить попечение временно или совсем. Я ему и рассказал, как я понимаю: что я-де согласен саночки возить, но с условием, чтобы иногда и кататься, ибо смешно будет, если я буду издавать тяжеловесные квартеты с убытком в нескольких сот рублей, а вещи, на которые есть сбыт, достанутся Бесселю. Он согласился с верностью моих доводов, но свалил тогдашнюю неудачу на тебя! Надо же было souffre-douleur[26] найти! Словом, он припер меня к стене и вколотил в мой на минуту разинутый рот четыре фортепианных пьесы и, покуда я ими давился, втиснул туда же пятую. Гонорар он пожелал иметь твой! Я отклонил это тем, что сказал: «У нас особые условия с Чайковским, у нас назначение гонорара идет как по маслу». Он нашел, наконец, мерилу: «По примеру прежних лет, как за шесть романсов, кажется, сто тридцать рублей?» Когда я напомнил, что всего сто, то он поспешно согласился. «Итак, – говорю, – там за шесть – сто рублей, стало быть, тут за четыре – шестьдесят рублей». – «Маловато! – говорит Римский. – Я полагал бы восемьдесят рублей». – «Извольте», – говорю. «И знаете, – говорит ласково Корсаков, – я поищу у себя пятую пьеску, чтобы было сто рублей, с одной стороны, для округления цифры, а с другой – все одной пьесой больше в печати»!!!

– Тяжела у тебя жизнь, братец, как посмотрю! – смеялся Петр Ильич.

Юргенсон усмехнулся:

– А давеча приходил Ланин в контору. Сидел от семи вечера до десяти, я все время писал в книгах своих, он болтал решительно обо всем. Кончил он займом. Я ему сказал в мягкой форме, что я, как человек со скромными средствами и большим семейством, не в состоянии дать взаймы на совершенно неопределенные сроки. А он: «Ну так – так дай». И я дал! – с некоторым недоумением собственным поступком заключил Юргенсон.

Петр Ильич хохотал уже в голос.

– Тебе смешно, – с деланной обидой заметил Петр Иванович, хотя видно было, что ему и самому весело. – А мне что делать? Я ж так разорюсь в конец!

– Что бы мы все без тебя делали, друг мой! И я в первую очередь! – с улыбкой, но и искренней благодарностью заметил Петр Ильич.

Он действительно считал, что ему невероятно повезло с издателем. Петр Иванович не просто издавал все его произведения – зачастую в убыток себе – но и заботился о нем, как о ребенке. Вел все его юридические и финансовые дела: получал и высылал поспектакльную плату, оформлял счета, пересылал гонорары и корреспонденцию, в случае нужды одалживал деньги, выписывал газеты, собирал и передавал появлявшиеся в периодической печати рецензии на произведения Петра Ильича. И его шутливая фраза Римскому-Корсакову насчет того, что «у нас с Чайковским особые условия» была совершеннейшей правдой – больше ни одному композитору Юргенсон не платил таких крупных гонораров.

– Вот уж тебе-то не стоит чувствовать себя обязанным, – отмахнулся Петр Иванович. – Ты – солнце, освещающее мою фирму.

Петр Ильич даже немножко опешил от такого заявления.

Они долго еще проговорили, делясь последними новостями, обсуждая деловые вопросы. Петр Ильич остался на ужин, с удовольствием пообщавшись с детьми своего друга, которые приветствовали дорогого гостя восторженными криками.

***