Музыка души

Гранкино – имение Конради, где жил Модест со своим воспитанником – располагалось посреди бесконечной степи. Но осенью и степь имеет много прелести. Модест и Коля не ждали приезда Петра Ильича: когда он вошел, они занимались в кабинете, сидя за овальным столом. Повернувшись на шаги и увидев брата, Модест вскрикнул от удивления и в следующее мгновение бросился его обнимать. Его сразу же сменил Коля, со счастливой мордашкой повисший у Петра Ильича на шее.

– Ты как здесь оказался? – принялся расспрашивать Модест. – Я думал, ты телеграмму пришлешь. И все удивлялся – куда ты пропал?

– Извини, Модинька, – покаялся Петр Ильич, – замотался в столичной суматохе.

В Гранкине он чувствовал себя странно. Сначала преследовало какое-то недовольство собою, постоянная сонливость, пустота и скука. Потом он понял, что не хватает работы. Но, взявшись писать Второй концерт для фортепиано, Петр Ильич обнаружил, что и работа идет с напряжением, без большого расположения. Оставалось только много читать, дабы занять голову.

Заехав в Москву, чтобы закончить с корректурами, Петр Ильич отправился в Петербург. Столица встретила осенней серостью, промозглостью и пробирающими до костей ветрами. Зато проблемы со службой у Анатолия закончились, и он вернулся к своим обычным обязанностям. А здоровье отца значительно поправилось.

Петр Ильич навестил Тасю и обнаружил, что она вполне весела и довольна жизнью: к разлуке с домом она привыкла, ее баловали и развлекали по праздникам многочисленные дяди и тетки. К тому же она ожидала в скором времени приезда в столицу матери и сестры Тани. Училась Тася хорошо. Вот только все больше обнаруживала неровный, до странности обидчивый характер, из-за которого совершенно рассорилась с подругой матери, на попечении которой находилась. Да так рассорилась, что стала ненавидеть ее – пришлось перевести ее к одной из двоюродных теток. Узнав об этой истории, Петр Ильич пытался вразумить племянницу:

– Как же так, Тася? Это ведь вероломство по отношению к Норовым. Еще в сентябре ты так горячо ее любила! И вдруг из-за сущего пустяка устраиваешь сцены.

Тася неожиданно расплакалась и начала горячо защищаться:

– Ты не знаешь, дядя Петя, этой женщины! Она такая злая – уверяю тебя! Я не могла там оставаться.

Петр Ильич опешил от подобного взрыва ненависти к когда-то любимому другу. Странный ребенок Тася – хорошие качества у нее так перемешались с капризностью и даже злобой, что просто встаешь в тупик.

***

Зима в Париже выдалась необычайно снежная, так что он стал похож на Петербург. С той лишь разницей, что в России умели снег убирать, а здесь целые пирамиды торчали по улицам, едва-едва можно было проехать — и то шагом. Петр Ильич вел праздный образ жизни: бродил по улицам, ходил в музеи, театры и на концерты. В общем, жил сибаритом.

На следующий день по прибытии в Париж он завтракал в небольшом уютном ресторанчике на берегу Сены, откуда открывался чудесный вид на Нотр-Дам. Попивая кофе, он листал «Gaulois», как вдруг наткнулся на заметку о покушении на жизнь царя в Москве. Новость заставила забыть и про еду, и про наслаждение пейзажем. Газета сообщала, что заговорщики устроили на железной дороге взрыв. К счастью, первым шел свитский поезд, и государь остался жив. Петр Ильич был возмущен до глубины души. В ужас приводила мысль, что бессмысленное революционерство уже не первый год подтачивает силы России. Французские журналисты замечали, что обращение государя к родителям, которое он сделал в своей речи, не есть средство искоренить зло. И Петр Ильич был с ними абсолютно согласен. Лучше было бы собрать выборных со всей России и вместе с представителями народа обсудить меры к пресечению. Неужели не понимают эти люди, что подобные революционные выступления отдаляют реформы и возбуждают реакцию? Кучка убийц воображала, что ведет за собой Россию. Как же все это отвратительно!

Гуляя после завтрака по знакомым и любимым парижским улицам, Петр Ильич неожиданно нос к носу столкнулся с Николаем Дмитриевичем Кондратьевым. Сразу бросилась в глаза его невероятная худоба – он давно был тяжело болен. Однако его неистребимая жизнерадостность никуда не делась. Завидев друга, Николай Дмитриевич весело воскликнул:

– Петр Ильич! Какая встреча! Давно ли в Париже?

– Только вчера приехал.

– А я так уж целый месяц здесь. Не хочешь ли поселиться со мной? Я нашел чудесный отель – тихий, уютный, недорогой к тому же.

– Благодарю за предложение, но меня вполне устраивает мой.

Петр Ильич не стал говорить, что как бы ни был рад видеть друга, жить он хотел отдельно. С годами он все больше сторонился людей – даже близко знакомых. Одна мысль о том, что кто-то будет вторгаться в установленный порядок дня, вызывала отторжение.

Закончив вчерне концерт, он уехал в Рим, где его ждал Модест со своим воспитанником. Петр Ильич уже начинал проклинать свою скитальческую жизнь и жалеть, что нигде не устраивается надолго. Путешествия все больше утомляли, хотелось найти хоть какой-нибудь постоянный уголок.