Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

Я освобождал Украину,
шел через еврейские деревни.
Идиш, их язык, – давно руина,
вымер он и года три как древний.

Нет, не вымер – вырезан и выжжен.

Слишком были, видно, языкаты.
Все погибли, и никто не выжил.
Только их восходы и закаты

в их стихах, то сладких, то горючих,

то горячих, горечью горящих,
в прошлом слишком, может быть, колючих,
в настоящем – настоящих.

Маркишем описан и Гофштейном,

Бергельсоном тщательно рассказан
этот мир, который и Эйнштейном
неспособен к жизни быть привязан.

Но не как зерно, не как полову,

а как пепел черный рассевают,
чтоб сам-сто взошло любое слово
там, где рты руины разевают.

Года три, как древен, как античен

тот язык, как человек, убитый.
Года три перстами в книги тычем,
в алфавит, как клинопись, забытый

[Слуцкий 2006а][197].

Нацистский геноцид уничтожил «языкатых» обитателей украинских местечек, и с их гибелью погиб и сам язык, идиш. Он был не только языком их повседневной жизни, но и языком поэзии, полыхавшей страстью, горечью и остроумием. В последних двух строфах встает вопрос о возрождении, для этого автор прибегает к мотивам из Евангелия от Иоанна, включая в текст «слово» («В начале было Слово» (Иоанн 1:1)) и зерно («если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Иоанн 12:24)); и к словам Фомы Неверующего, который вкладывает персты в раны Христа, дабы убедиться, что тот действительно умер и воскрес («Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим» (Иоанн 20:27)). В стихотворении Слуцкого новые плоды даст не зерно, их дадут умершие евреи, на месте которых «сам-сто» взойдут новые слова. Единственное слово «Иисус» Слуцкий замещает многочисленными разнородными словами колючего идиша. Он создает звуковую ассоциацию между звуком «и» и идишем в строке «Идиш, их язык – давно руина», а потом использует этот звуковой знак в своем русском тексте: строфа, которая начинается с «В их стихах, то сладких, то горючих», этот звук встречается восемь раз. Звуки идиша множатся внутри русского.

В последних строках, «Года три перстами в книги тычем, ⁄ в алфавит, как клинопись, забытый», корпус идиша замещается телом Христа. Выжившие «тычут» перстами в некую клинопись, подобно тому как Фома тычет перстом в раны Христа. Использование устаревшего «перст» вместо «палец» подчеркивает связь между выжившими и апостолами из Евангелия от Иоанна (строка из Иоанна – locus classicus слова «перст»). Однако, в отличие от истории Фомы в Евангелии от Иоанна, послевоенные советские читатели идиша лишены награды и воздаяния. Иисус умер и через три дня воскрес – Фома тычет перстом в живое тело. В стихотворении Слуцкого три дня заменены на три года, но воскресения так и не произошло. Мессия евреям не явился.

В тексте Слуцкого катастрофический характер уничтожения евреев Украины передан через описание окончательной гибели идиша. За три года идиш, живая часть длящегося настоящего времени, превратился в древнюю историю, алфавит его сравнивается с тем, которым пользовались вавилоняне. Шаг вперед был повторявшимся рефреном в советской культуре: здесь, напротив, перед нами хроника необратимого шага целой культуры назад, в древность. Как и в стихотворении «А в общем, ничего, кроме войны!» Слуцкий дробит и растягивает время. В «Я освобождал Украину…» также звучит отзвук Сельвинского, который описывает Керчь как место древней катастрофы: «заваленная пеплом, как Помпеи».