Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

Сцена с выступлением по радио в описании Гроссмана ярко контрастирует с аналогичными сценами из классического военного романа К. М. Симонова «Живые и мертвые». В начале войны, описанном на первых страницах, главный герой, корреспондент Синцов, и его жена оказываются вдали от годовалой дочери, которую оставили у бабушки на оккупированной теперь территории. Если не считать одной краткой сцены в начале и одной отсылки далее, дочь, по сути, исчезает из текста, будто ее и не существовало вовсе. Сюжет строится не вокруг попыток найти ребенка, а вокруг попыток Синцова найти партбилет и другие личные документы, которые он теряет в первые дни сражений. «Живые и мертвые» явственно предлагают читателю «стереть» следы отрицательного опыта. Один из персонажей (Серпилин) сидел в лагерях, в связи с чем жена его преждевременно поседела. Его выпустили, чтобы он смог пойти на фронт, и жена выкрасила волосы в прежний цвет. Он говорит, что «стер то время», она описывает свой поступок в том же ключе [Симонов 1960:410].

Двигателем, запускающим механизм забвения и стирания, является не кто иной, как сам Сталин. Первое выступление Сталина по радио после вторжения немецких войск на советскую территорию описано в каждом крупном романе о войне, но в «Живых и мертвых» голос Сталина в этой сцене сопряжен с уничтожением личной памяти. Лежа на госпитальной койке, Синцов вспоминал убитого бойца, перебирал другие мучительные воспоминания, в том числе и о размолвке с редактором, но:

…через несколько часов произошло событие, надолго вытеснившее все другие мысли и чувства.

Синцов услышал по радио речь Сталина. <…>

Обычно такие вопросы задают себе в юности, но Синцов впервые задал его себе в тридцать лет, в эту ночь на госпитальной койке: «Как, отдал бы я свою жизнь за Сталина, если б мне вот просто так пришли и сказали: умри, чтобы он жил? Да, отдал бы, и сегодня проще, чем когда-нибудь!»

[Симонов 1960: 410].

Дело не только в том, что речь Сталина вытесняет собственные мысли и переживания героя на второй план. После речи Сталина он уже не сознает самого себя. Его внезапно обуревает желание умереть за Сталина. Герой Гроссмана слышит те же слова, но его терзают лишь воспоминания про сон об исчезновении матери.

«За правое дело» никак нельзя назвать диссидентским или антисоветским произведением; наоборот, «большие его фрагменты», как показала Э. Нахимовски, представляют собой «стандартный социалистический реализм» [Nakhimovsky 1992: 126]. Мы видим восхваление нового социалистического порядка в таких пассажах, как:

Новая Советская Россия прянула на столетие вперёд, прянула всей огромной тяжестью своей, триллионами тонн своих земель, лесов, она меняла то, что от века казалось неизменным, своё земледелие, свои дороги, русла рек. <…>…истаяли огромные слои людей, составлявших костяк эксплуататорских классов [Гроссман 1956: 47].