Музыка ночи

Но на них я внимания почти не обратил, потому что на столе лежал «Атлас». Выглядел он точно так, как описала Элиза Дануидж: книга в жестком переплете, напоминающем шкуру – в морщинках, со шрамами и, боже правый, – чуть ли не с рисунком вен. Мне показалось, что я даже различил некую пульсацию, хотя, вероятно, дело было просто в скудном освещении, а также в природе переплета вкупе с мифом, рассказанным мне Элизой. Однако прикасаться к «Атласу» мне не хотелось.

Багровые корки переплета и желтоватый обрез страниц смахивали на оскаленную пасть. Тревожила и память о книжном нюхаче Мэггзе (ведь каналы, прожженные в его черепе, были пробуравлены теми кошмарными созданиями, которые родились в его мозгу благодаря книге).

Однако «Атлас» ко мне взывал. Я проделал к нему столь долгий путь! Мне хотелось знать. Где-то на ее страницах скрывалась правда о том, что случилось с Лайонелом Молдингом. И, что куда важней, в «Атласе» я мог найти ответ на вопрос, что происходит – или уже произошло – с нашим миром.

И я раскрыл книгу. Страницы оказались пусты. Впрочем, стоило ли ожидать иного? В конце концов, она перенесла свое содержимое в наше земное царствие, переписав некогда сущее подобно тому, как палимпсест медленно, но верно вымещает собой оригинал.

И откуда-то вблизи, но вместе с тем из некой запредельной дали я, клянусь, заслышал хохот, но то был хохот проклятых.

17

«Атлас» я сжег. Развел огонь в камине библиотеки Молдинга, а когда пламя набралось гудящей ярости, плашмя кинул в него фолиант. Книга шипела, трещала и щелкала, скорее жарясь, как мясо, чем сгорая, как бумага. В какой-то момент она издала пронзительный свист вроде сдавленного вопля, но переплет почернел, и звук оборвался. Одновременно она чадила синим смрадным дымом, смердящим, как гнилая плоть, запоздало преданная кремации, но я на своем веку нюхал и кое-что похуже.

Не знаю, сколько я просидел у камина, шуруя уголья и пошевеливая «Атлас» кочергой, но в конце концов книга спеклась в обугленную массу, которая дальше не сгорала. Думаю, я погрузился в дрему, и в том полусне я узрел «Атлас» в его первозданном виде – с замысловатыми картами миров вроде нашего; землями, над коими колдовски простерты образы зверей и демонов, а утонченная картография которых создана самим Не-Богом.

Но затем страницы стали пустыми, поскольку все некогда изображенное на них перешло в нашу реальность, подобно песку, который струйкой высыпается из песочных часов.

А затем в «Атласе» ничего не осталось, и начался процесс преображения. Ответа на вопрос, где находится Лайонел Молдинг, я не получил. Возможно, как и Мэггз, он начал умирать еще с того момента, как открыл «Атлас», а идеи книги, вызрев у него в голове, единой вспышкой поглотили одержимого коллекционера.

Но имелся, конечно, и другой нарратив – иной сюжет, пускай я даже отрекался от него с тем же пылом, с каким отвергал саму вероятность растления и замещения одним миром другого. Согласно ему, можно было утверждать, что «Атлас» вообще никогда не существовал.

Значит, это был злодейский обман, совершенный Дануиджами вкупе с Мэггзом. Ну а смерть злосчастного нюхача оказалась плутовской подстановкой с тем, чтобы подлог казался достоверным. Заодно он служил подстраховкой, что Мэггз ничего не выдаст.

Получается, что в обмане соучаствовал и я. Сыграл свою роль. Допустил, чтобы мной манипулировали. Но как же те омерзительные ракообразные и темная глыба, разлетевшаяся на мириады осколков? Что за уродливые дети, гнавшиеся за мной по улицам, что за серый могильный призрак за кабинетным окном? Как быть с бесследно канувшими днями – по словам Фонсли, их набирался едва ли не месяц? Как быть со… всем?

Ведь должен присутствовать еще и третий нарратив, верно?

* * *

Миссис Гиссинг с утра не подошла, не объявился и Уиллокс. Дом Молдинга я покинул с чемоданчиком в руке и направился на станцию. Как раз успевал на лондонский поезд. Вернусь в столицу. Поговорю с Куэйлом. Что он мне ни скажет, я все приму. Если меня ждет тюрьма и виселица, то пусть – хуже не будет.

Вокзальная касса пустовала, а с перрона доносился возбужденный рокот голосов. Я потащился туда и увидел начальника станции, который о чем-то возбужденно дискутировал с отъезжающими пассажирами. Рядом с ним беспомощно топтались его взвинченные помощники.

– Что стряслось? – спросил я, ни к кому особо не обращаясь.

– До сих пор не прибыл лондонский поезд, – ответила мне дородная женщина. – В Лондон-то он уехал, а обратно не возвращался.

Она негодующе кивнула на начальника станции.

– Старый Рон ничего толком не знает, а мне позарез нужно в Лондон. У меня в столице ждет первенца дочь, и я поклялась ей, что непременно буду помогать при родах.

Я был выше и крупнее собравшихся, что позволило мне подобраться к начальнику поближе. Думаю, до конца службы ему оставалось уже немного: седина, тучность, усы щеткой придавали ему сходство со старым моржом.

– Соблаговолите объяснить, в чем дело, – обратился я к нему.