Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Так и не дождавшись никаких известий ни от Витте, ни от Ванновского, ни даже возвращения Чемодурова, мы с Аликс пожелали маленькой Ольге спокойной ночи и удалились себе в спальню, где долго и томительно занимались любовью. Примерно к 2-м часам утра мы совершенно выбились из сил, я лежал на спине, уставившись в лепнину потолка, Аликс, повернувшись от меня на другой бок, пробормотала: – Вот так и происходит зачатие, я теперь понимаю. – И тут же уснула, тихо посапывая и постанывая во сне. Я решил не спать, но вдруг с облегчением осознал, что вновь провалился в другое время, в 21-ый век. Я также лежу в кровати, заложив обе руки за голову, в нашей московской квартире, а на моей постели сидят мои отец и мать, молодые и счастливые. Они держатся за руки и смотрят на меня с некоторой укоризной, а отец говорит мне ласково: – Когда же ты, Николай, наконец за ум возьмёшься, работу нормальную себе найдёшь? Или сделаешь, или хотя бы задумаешь сделать что-нибудь большое и нужное? – А мать отвечает: – Не дави на него, Лёша, он сам знает, что делает, и наверняка добьётся, если не славы, то правды, и нам с тобой за него будет не стыдно. – Но тут раздаётся стук в дверь, они оборачиваются, я привстаю с постели и вижу себя опять там, где я был. Аликс всё так же спит, отвернувшись от меня, на левом боку. Но во дворце что-то изменилось. Я слышу неясные стуки и шорохи где-то в дальних коридорах, и даже звуки какой-то возни или борьбы. Аликс тоже просыпается. Не говоря не слова, я нажимаю кнопку звонка для вызова дежурного офицера. Все шорохи замолкают, и комнату, как туман, заволакивает давящая тишина. Аликс звонит в колокольчик, чтобы вызвать горничную – ни звука в ответ. Не сговариваясь, мы вскакиваем с постели и начинаем лихорадочно одеваться. – Надо было не писать, а сразу ехать к матушке в Гатчину, – бормочу я, застёгивая крючки и пуговицы, – А сейчас может быть уже поздно.