Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Я посмотрел на Аликс, боясь, что она упадёт в обморок, но она спокойно сидела в кресле и смотрела на комитетчиков с выражением величайшего презрения. – Вот текст отречения, – протянул мне Плеве бумажку, которую до этого сжимал дрожащими пальцами. – Трусит, - подумал я, а вслух сказал: – Можете не подавать мне эту… фальшивку, я её не подпишу. И вам придётся немедленно освободить Витте, Оболенского и кого вы ещё там незаконно арестовали. – Нет, не придётся, – вмешался в разговор сам претендент на должность всемогущего регента. – А если не подпишешь, дорогой племянничек, вот что появится завтра в утренних газетах. – Он протянул мне машинописный текст, который был озаглавлен: Бюллетень о здоровье его Императорского величества. В нём говорилось, что наш любимый и обожаемый государь 6 августа сего года внезапно почувствовал сильнейшее недомогание неизвестного происхождения, и был оставлен докторами (далее следовал перечень известнейших фамилий) в Александровском дворце Царского села для соблюдения строгого постельного режима, и что возлюбленная императрица неусыпно находится у постели больного императора. – А далее, – продолжал великий князь Владимир, не дав мне дочитать листок до конца, – мы объявим неофициально, так сказать из уст в уста, что его императорское величество, к сожалению, не оправилось от перенесённого в мае падения и удара в голову и, мягко говоря, находится не в себе, а попросту… сошло с ума. И в это все поверят, все же помнят, что с тобой творилось до коронации, как ты ничего не помнил, никого не узнавал. Об этом все говорили, во всех сословиях, жалели тебя – неужели твои информаторы тебе об этом не докладывали? Ну да, их шеф ведь покончил с собой – и спросить не у кого. Матушка твоя, кстати, а также брат Михаил и Александр Михайлович с Ксенией Александровной в курсе всех событий, и находятся пока под домашним арестом, а там… видно будет. – Можете угрожать мне сколько угодно, я всё равно ничего не подпишу, – сказал я, наклонив голову вперёд. – Фон Риттен, – громко крикнул Владимир, из-за дверей немедленно появились два красавца-кавалергарда и подошли ко мне звеня по паркету позолоченными шпорами. – Руки позвольте вперёд, Ваша Светлость, я имею честь обыскать вас, – сказал один из них черноусый с весёлыми глазами, а другой, белобрысый уже шарил у меня за поясом, ища спрятанный револьвер, который я, конечно, так и не догадался взять с собой из спальни.

Последний визит

И потянулись дни и часы нашего заточения во дворце. Мы с Аликс были заключены, можно сказать, интернированы в нескольких комнатах её половины, за дверями в большие залы и под окнами днём и ночью отбивала шаг охрана из кавалергардов и морских офицеров. Выходить на улицу, получать корреспонденцию и вести переписку было строго настрого запрещено, – так сообщил нам новый комендант Александровского дворца фон Риттен, непроницаемый белобрысый человек, у которого отсутствовали и брови и ресницы, что придавало его лицу нечеловеческое выражение. Слава Богу, к нам же, в одну из комнат поместили Оленьку с кормилицей, мы часто играли с ней, ласкали, умилялись её первым звукам, которые она пыталась складывать в слова. Большую часть времени мы проводили в Кленовой гостиной, где действительно вся мебель была из яворского клёна, на стенах висели многочисленные милые сердцу фотографии, а на полу лежала белая бархатистая шкура медведя с чёрным носом и совсем не страшными клыками. Эта милая уютная обстановка так контрастировала со угнетённым состоянием наших душ, что придавала всему, что с нами происходило, ощущение нереальности. Аликс занимала своё время вышиванием и часто читала мне вслух Лескова и Достоевского, а я, не зная чем себя занять, молча мерял шагами Кленовую гостиницу из угла в угол. На следующий день к нам явился потрёпанный и напуганный Чемодуров, он кратко рассказал о своей поездке в Петербург, о том, как он добрался до Охранного отделения на Гороховой улице, о том, как не мог войти в здание, потому что всё оно было оцеплено полицией, о том, как встретил перед домом знакомого (филёра, наверное), который рассказал, что главный начальник то ли убит террористами, то ли покончил с собой. Как он прятался целые сутки у своей дальней родственницы, и всё-таки, не смотря на держащий его за шкирку страх, решил вернуться в Царское. Я не стал ни в чём его упрекать, потому что был рад ещё одной живой душе.