Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

И всё же я решил сделать последнюю попытку, сев за стол, я начал писать записку военному министру Ванновскому, не думая о ятях и ставя, где попало, твёрдые знаки. – Дорогой Пётр Семёнович! В связи с работой нашей над пакетом реформ по совершенствованию государственной власти в определённых кругах августейшей фамилии и министерства внутренних дел возникло тайное сообщество, ставящее своей целью насильственными методами прекратить эту работу и, вполне возможно, совершить в империи государственный переворот. Сегодня из-за аварии на телефонной станции, которая, возможно, была вызвана действиями заговорщиков, я был лишён возможности телефонировать вам напрямую и в этой связи пишу вам настоящую записку. Предлагаю вам, преданному слуге трона, доказавшему свою верность честным и неподкупным служением, взяв необходимое количество вверенных вам войск, немедленно прибыть в моё распоряжение в Александровский дворец Царского Села. – И секунду помедлив, подписался: – Николай. – Запечатав письмо, я вызвал вновь дежурного офицера и приказал ему срочно отправить записку с фельдъегерем лично в руки Ванновскому. Дверь закрылась, я снова сел в своё кресло и опустил руки. Прошло несколько часов, на улице стали собираться почти прозрачные фиолетовые сумерки. Я понял, что сидеть на месте бесполезно и пошёл на половину императрицы. Она сразу поняла, что случилось нечто чрезвычайное, и знаком пригласила меня пройти в её Сиреневый кабинет. Я плотно закрыл за собой двери и просто рухнул на ажурный золотистый диван, который жалобно застонал подо мной. Вся мебель, всё убранство этого кабинета было под стать Аликс – лёгкая, почти невесомая мебель, мягкий сиреневый ковёр на полу, белые, расписанные синими цветами китайские вазы. Здесь легко и свободно дышалось, и я, понемногу придя в себя, смог рассказать Аликс все события сегодняшнего странного дня. По мере моего рассказа Аликс всё больше бледнела, на её лице появилось выражение беспомощности и отчаянья: – Я тебе говорила Ники, много раз говорила. Прежде чем затевать такие перемены, надо было обрести союзников, в первую очередь среди военных. А сейчас ты один, тебе просто не на кого опереться. И Витте этот – скользкий тип… он первый же тебя и предаст. И вообще… разве нам плохо жилось с тобой? Зачем ты всё это затеял? – Не о нас речь, а о России… – Ай, не говори мне об этом. Россия могла так существовать, как сейчас, ещё, наверное, лет сто… Этой стране нужен новый Иван Грозный, пытки и казни, тогда все будут дрожать от страха и одновременно любить своего государя. А теперь… нет никого рядом, ни сильного управителя типа Ришелье, ни доброго советчика и провидца. – Аликс, разговоры о том, что могло бы быть, совершенно бесполезны. Что случилось, уже случилось. Теперь нам остаётся ждать, кто сюда приедет первым: Витте, Ванновский или заговорщики. Я хочу тебя о другом спросить: ты готова со мной идти до конца? – Наши взгляды встретились: заплаканные глаза Аликс и мои сухие и пустые глаза. Аликс обняла меня, да так сильно, что хрустнули не мои, а её косточки рук. Потом разжала руки и твёрдо сказала: – Как ты можешь это спрашивать? Я – жена твоя перед Богом и людьми. Чтобы ни случилось, куда же я без тебя… Будь, что будет. Но и сидеть, сложа руки, тоже нельзя: ты знаешь, как я отношусь к твоей мамА, но сейчас мы немедленно должны обратиться к ней за помощью. Она до сих пор живёт под тенью твоего отца покойного, она – разумная женщина и сможет остановить любое безумие. Позвони ей… ах да, телефоны не работают. Ну тогда напиши и отправь письмо в Гатчину. – Я не знаю, что писать. – Садись прямо здесь, а я тебе продиктую. – И она действительно продиктовала очень сыновнее, но вместе с тем твёрдое письмо своей августейшей свекрови с просьбой немедленно приехать сюда к нам и помочь разобраться в ситуации. Я пошёл в свой кабинет, запечатал письмо в свой личный конверт и отправил с другим фельдъегерем. Мы прошли в столовую к ужину. Время тянулось невыносимо долго, раскручивалось как липкая клейкая лента, и я чувствовал себя мухой, намертво приклеенной к ней всеми своими лапками. Часы проходили за часами, а с нами ничего не происходило, телефон молчал, и никакого стука или хлопанья дверями, никакой смутной суеты, сопровождающей приём важных гостей, не было слышно во всём Александровском дворце.

Руки позвольте, Ваша Светлость