Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Мы стояли напротив друг друга, как на сцене под пронизывающим электрическим светом, и я совершенно не знал, что мне делать дальше. Но Матильда, видимо, всё за меня решила. – Садись Ники, поговорим. Мы так давно не разговаривали, – добавила она и царственным жестом указала на другое кресло. Невольно повинуясь, я сел, и она тоже опустилась в своё кресло, аккуратно расправив пачку. Помолчали. Потом она немного театрально сжала руки на коленях, и спокойно продолжала. – Я любила тебя Ники всей душой, и ты это знаешь. С того самого момента, как твой батюшка посадил нас вместе за обеденный стол после моего дебюта. Любила не как цесаревича и наследника престола, а просто так – любила и всё. Когда я узнала о твоей помолвке мне показалось, что жизнь моя кончена и что радостей больше не будет, а впереди много, много горя. Я знала, что найдутся люди, которые будут меня жалеть, но найдутся и такие, которые будут радоваться. Что я потом переживала, когда знала, что ты был уже со своей невестой, трудно выразить. Кончилась весна моей счастливой юности, – произнесла она опять несколько театрально, и я подумал: сейчас заплачет, но она не заплакала. – Для меня наступила новая, трудная жизнь, но я ни о чём не жалею, и не собираюсь жалеть. – Она слегка ударила кулаками себя по коленям. – Ты в одном из писем написал, что будешь помогать мне и после нашего… расставания. – И она впервые взглянула прямо на меня. – И у меня есть к тебе две просьбы, большая и малая. – Глаза её, тёмно-карие с зелёными прожилками, смотрели дерзко и решительно. – Да, – подумал я, – в такую женщину можно было и влюбиться. – Во-первых, Петипа ставит новый балет, Синюю бороду Шенка, музыка так себе, но именно это, – она сделала неопределённый жест рукой, – Мариус Иванович выбрал для своего бенефиса. Меня он там видеть не хочет, говорит нет подходящей партии, а я хочу танцевать. И именно богиню Венеру. Ты можешь с ним поговорить? – Поговорю. Это… малая просьба? – Да, Ники ты всегда понимал меня с полуслова, – сказала она печально, и мне показалось, что эта печаль была совершенно искренней. Она встряхнула головой, как будто отбрасывая что-то в сторону.– Вторая просьба гораздо больше и сложнее, чем первая. Я хочу вернуть нашей семье настоящую фамилию. Ты знаешь, я тебе рассказывала, что мы происходим из рода графов Красинских. – Я не помню, расскажи ещё раз. Я, знаешь ли, ударился головой… – Она перебила меня: – Знаю, слышала. Так вот – мой прадед Войцех Красинский, будучи ещё ребёнком, после смерти своего отца остался единственным наследником всего состояния нашего рода. Но его дядя решил завладеть всем и подослать к мальчику наёмных убийц. Я уж не знаю как, но об этом узнал француз-гувернёр Войцеха и увез его в Париж. И записал его там для конспирации под именем Кшесинский, это фамилия наших дальних предков по женской линии. Мальчик вырос, получил образование, женился и решил вернуться в Польшу. Но за годы его отсутствия дядя, этот подлец, объявил наследника умершим, а все богатства забрал себе. Попытки моего прадеда вернуть наследство оказались напрасны: воспитатель при побеге из Польши взял не все документы. Восстановить правду в архивах тоже было невозможно: ты же знаешь, какой у нас в Польше беспорядок во всём. Так мой прадед стал самозванцем, – и Матильда опять посмотрела мне прямо в глаза. Внутри у меня что-то упало и не хотело возвращаться назад, мне на минуту показалось, что эта женщина видит меня насквозь. – Единственное, что у меня осталось, – продолжала балерина, открывая стоящую на её столе шкатулку, – вот этот перстень златолитый. – И она аккуратно положило мне в руку большое, явно мужское кольцо с огромной печатью, на которой теснились рыцарский шлем, перья и щит с массивной золотой короной в центре. – Это герб графов Красинских, – сказала Матильда как всегда просто и спокойно. – Это конечно не доказательство, но ты-то мне веришь, – добавила она, и в её словах не было вопросительной интонации. – И что же с этим делать? – спросил я беспомощно, возвращая перстень. – Можно послать нарочного с полномочиями в польские и французские архивы. Я уверена, документы найдутся. Но для этого нужны средства. – Хорошо, пошли прошение на моё имя, я распоряжусь. – Благодарю вас, государь. – Она встала, поклонилась, и у меня создалось впечатление, что она меня больше не задерживает. – Да, мне пора, – сказал я, прерывая молчание, – и… пожалуйста, прости мне всю ту боль, которую я тебе причинил. – Уходя из гримёрной, я понял, что эти последние слова были абсолютно лишними.

Дорога в Царское сначала по полутёмным улицам Санкт-Петербурга, а потом по ещё более тёмным дорогая столичных предместий не запомнилась ничем. Я опять быстро прошёл по анфиладам Александровского дворца. Вывернувшийся невесть откуда Чемодуров доложил мне, что государыня «давно легли и почивают». Не успев даже обрадоваться, я добрался до своей спальни, кое-как разделся и погрузился в тревожный сон.

Царь Православный