Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

В те секунды, когда шлейф из великих князей и придворных вытекал из салона, я успел получше рассмотреть её. Во время нашей первой встречи я был в полуобморочном состоянии и не успел ничего запомнить, а теперь, не торопясь, разглядывал вдовствующую императрицу. Она была действительно миниатюрной, но из-за прямой и гордой осанки казалась выше ростом. Здороваясь, она красиво наклоняла голову немого набок. Правильный овал лица, высокая шея, прямой нос, живые карие глаза и блестящие каштановые волосы делали её, несмотря на возраст, очень привлекательной. В прошлый раз я и не заметил, что её лицо и руки покрыты ровным и лёгким бронзовым загаром, и благодаря этому она выглядела моложе своих лет. – Сколько же ей на самом деле? Лет 50, наверное, а на вид не больше 45-ти. – Она заговорила со мной по-русски, почти без акцента и без грамматических ошибок, а лёгкое шепелявенье только подчёркивало то, что во все времена называлось женским шармом. – А где твоя супруга драгоценная? – иронично спросила императрица, – Можешь не отвечать, махнула она рукой, – не здоровится, как обычно… Иногда мне кажется, что все эти мигрени – только способ уединиться и никого не видеть. А потом говорить, что её никто не любит. А так нельзя, невозможно в её положении. Супруга самодержца всероссийского должна бывать на людях, обязана быть со всеми приветлива, обвораживать, обволакивать всех, c кем приходится встречаться, и тем самым помогать своему мужу добиваться своих целей. It’s part of the job at the end of the day! Это часть её обязанностей в конце концов! А она либо сидит в затворничестве, либо создаёт свой маленький двор, отдельный от нашего… общего… императорского. Так не годится! – И императрица сдвинула свои густые стрельчатые брови. – Я вот жизнелюбива и жизнерадостна по характеру, и это помогает мне жить. А всё время находиться в печали и меланхолии… Этак, сама тронешься и других с ума сведёшь. – Минни многозначительно посмотрела на меня. – И потом, как я слышала, она начала с подачи этих несносных черногорок принимать у себя всяких странных личностей, спиритов и медиумов. Они там собираются по ночам, не только тарелки, но и даже столы двигают. Ты, я надеюсь, в этом не участвуешь? – Не успел, – улыбнулся я. – Ну и слава Богу. Я, кстати, подарила твоей Аликс шесть платьев на коронацию, сшитых в лучших мастерских Парижа и Лиона и отобранных по моему личном указанию. Надеюсь, она их наденет, хотя бы одно на балу у Монтебелло. – Дался им этот Монтебелло, – с досадой подумал я. – Но императрица прервала мои мысли. – Я на самом деле хотела с тобой поговорить по другому поводу. До меня доходят слухи, что после коронации ты реформы проводить затеял? – Уже доложили? – не сдержался я. – Да, Витте рассказал, между нами секретов нету. – И, не дожидаясь моего ответа, императрица продолжала. – А ты понимаешь ли, Ники, как сейчас работает в России правительство и государство вообще? Кто-то мне сказал, что оно управляется только лишь тенью твоего отца. И это правда. Все основные министры: Витте, Ванновский, ну и другие – назначены ещё твоим покойным папА, знают своё дело, именно поэтому в стране спокойствие и порядок, а хозяйство развивается и богатеет. И в то же время появляются новые люди, прямо скажу – проходимцы, которые получают поддержку у твоих дядьёв, великих князей и которые предлагают и делают, Бог знает что, а потом говорят, что мой покойный муж так хотел. – Императрица раскраснелась, глаза её горели, она не могла усидеть на месте, встала и прошлась несколько раз по вагону, а потом опять села на кожаный диван. – Не время сейчас для реформ, Ники, понимаешь, не время. Да, я знаю, что дед твой хотел организовать в России народное представительство, и великий грех Победоносцева в том, что он это начинание похоронил. И что в Дании, например, король не может издать ни одного закона или указа без согласия Риксдага. Но Россия – не Дания и не Европа. Нет у нас сознательных граждан, или их ничтожно мало, а основная часть населения темна и безграмотна. Понимаешь, Ники, главное – это люди. А образ правления менее важен или не важен совсем. В любом парламенте, а я это по Риксдагу точно знаю, гораздо больше интересов личных или партийных, чем государственных. В России только просвещённый и твёрдый монарх может направить всё в нужное русло. Но ему нужны помощники, умные и деятельные люди. И вот тебе земство, местное самоуправление, вот кузница хороших и преданных людей. Развивай земство – и постепенно Россия сдвинется и переменится к лучшему. – Она помолчала, и я не знал, что сказать. – Пойми меня правильно, Ники, я очень люблю Россию, мою новую родину. Это чувство – такое сильное и тёплое, как… как вера в Бога. Но Россия страна молодая, ещё только становящаяся на ноги. И подданные твои, как дети, могут быть милыми и добрыми, и жестокими и безжалостными одновременно. И я очень боюсь, что все эти новшества, народное представительство и так далее, откроют в России бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. А не допустить этого может только монарх, помазанник Божий. И тебе нужно нести эту ношу, а не перекладывать её на плечи других. Я понимаю, как тебе тяжело, – императрица погладила мою руку и посмотрела на меня с такой любовью, что у неё на глазах выступили слёзы. – Я про себя называю тебя stakkel Nikki, бедный Ники. Выслушивай всех, но слушайся только самого себя и своей совести. А я за тебя молюсь каждый день и помогаю и буду помогать, как смогу. Главное для тебя, я считаю, – это знать истинное положение вещей и не блуждать в потёмках. Поэтому я и говорю твоим министрам: Allez, allez chez mon fils et dites lui tout la veritЕ! – Даже моего знания французского хватило, чтобы понять, что она имела в виду. – И выбора у тебя, к сожалению, нет, – довершила мамА свою мысль. – Джорджи (я понял, что так она называет среднего сына) смертельно болен, а милый Флоппи… – Я кашлянул. – Ах, ну да, ты же не помнишь, мы так все Мишу прозвали из-за его манеры не садиться, а шлёпаться на любое кресло или стул. – В моём мозгу внезапно возникло словосочетание фёсбери флоп, и вспомнились долговязые прыгуны в высоту, плюхающиеся спиной на высокие маты. - Так вот, в нашем Флоппи… в нём ещё меньше воли и характера. Он обаятельный и обворожительный, но совершенно не создан для того, чтобы управлять государством. Он, как и все увлекающиеся натуры, вспыльчив и не равнодушен к лести. Мы его, наверное, неправильно воспитали, и он так и остался взрослым ребёнком, хорошим мальчиком, который знает, что надо поступать только хорошо и порядочно, но и который верит всем и доверяет без разбору. Он слишком добр и мягок, и никогда не сможет никого поставить на место. Боюсь, чтобы какая-нибудь наглая особа не обворожила бы его и прибрала бы к рукам. – Глаза у императрицы стали совсем печальными. – Как ты себя чувствуешь, Ники? – Сменила она тему разговора. – Говорят, что этот удар выбил тебя поначалу из колеи, и ты даже заговариваться начал. Голова не болит? – Нет, всё хорошо. Мне уже значительно лучше. – Ну, Христос с тобой, тебе предстоит самое важное дело в твоей жизни, – Минни встала, и я тоже поднялся. Она перекрестила меня и, потянувшись повыше, поцеловала в лоб. – МамА, а ты не можешь попросить Мишу прийти ко мне, я хотел с ним поговорить. – Если увижу, – сказала она, выходя из салона и не оборачиваясь.