Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

– Нет, не слышал, – отозвался брат Миша, – но понимаю, отчего ты это затеял. Ты же помнишь, как честнейший Рихтер, ну ты помнишь, заведующий канцелярией двора у нашего батюшки, говорил ему, что Россия похожа на гигантский кипящий котёл, готовый вот-вот взорваться, а вокруг него бегают люди с молотками и заклёпки ставят, чтобы пар из котла не вырвался. Он, Рихтер, понимал, что заклёпывать можно, но только до поры до времени. Пар выпускать надо, а народное представительство для этого идеальный способ. Поговорят, поговорят, и разойдутся довольные. А если не выпускать, то рухнет самодержавие, а вместе с ним и вся Россия. – Как я рад, что ты это понимаешь! – с ненужной громкостью почти прокричал я в ответ. – Рано радуешься, Ники, – слегка картавя, спокойно ответил Михаил, – я в этих делах тебе не помощник. Задача, стоящая перед тобой, колоссальна, и я даже с частью этой задачи не справлюсь. – Объяснись, я не понимаю, -сказал я. – Сейчас поймёшь, – также спокойно продолжал мой брат, и лицо его как будто на время утратило свой юношеский облик. – Я много думал об этом. Понимаешь, Ники, в отличие от Европы, у нас нет единой страны и единого народа. Так ещё с Петра Великого повелось. Есть одна Россия – образованная и просвещённая, с великой литературой, живописью и музыкой, к которой, однако, принадлежит ничтожнейшая часть населения. А есть и другая Россия – огромная, тёмная, нищая, и ни мне, ни тебе до конца не понятная. Ответь мне честно: ты знаешь, чем живёт, о чём думает простой русский мужик? Что им движет, какие страсти блуждают в его душе? – Я только знаю, – ответил я, – что большинство из них живёт на краю голода и думает как бы прокормить свою семью. – Хорошо, а если голод как-никак удовлетворён, о чём они думают? И во что они верят? В Бога и доброго царя? Ой-ли? – Михаил оставил спокойный тон, и говорил теперь волнуясь и краснея. – Вот тебя многие, – он кивнул головой в стороны спального вагона, – успокаивают, что, мол, эти все смущения умов в городах, эти крики о гражданских свободах, всё это – пена на спокойном море истинного, как они говорят, народного начала, и народная любовь к своему государю незыблема и неизменна. Не верь этому, Ники, не будь таким наивным! Толпа есть толпа. Вчера она славила Иисуса, а сегодня с такой же яростью кричит: распни его! Не она решает, куда идти, а идёт, куда её ведут. Где гарантия, что не в спокойный, а в какой-нибудь трудный, неурожайный год кучка горлопанов не кинет клич: Грабь богатых! И что ты думаешь, народ за ними не пойдёт? Ещё как пойдёт. Поэтому открыть этот клапан, конечно, надо. Этого не избежать. Надо хотя бы дать образованным сословиям поговорить и покричать, и несколько никому не нужных законов принять. Но дело это очень рискованное. Вырвавшийся пар может быть такой силы, что снесёт и тебя, и меня, и весь строй государства, и Россия на годы, если не на десятилетия погрузится в смуту и анархию. Ты мне скажешь: а как же Европа, где всё тихо-мирно? А я тебе скажу, все большие страны Европы прошли через это только ценой большой крови. А у нас может быть ещё похуже, потому что… Знаешь, какое самое большое отличие нас от европейцев? Все мы, и образованные, и неграмотные, в законы не верим и законности не уважаем. Где, у какого народа есть такие поговорки, что закон – что дышло, что путём трудов праведных не наживёшь палат каменных? И эта главная, любимая: Не пойман, не вор! То есть ты понимаешь, во что верят люди? В то, что действие, не повлекшее за собой наказания, является справедливым и оправданным. – Я был слегка поражён тем, что этот молодой человек может рассуждать как взрослый мужчина, умный и проницательный. – Может, ты и правильно всё говоришь, – прервал я брата, – но если ничего не делать, будет ещё хуже. Уж я это знаю. – Правильно, Ники, согласен. Но ещё раз повторю, не гожусь я тебе в помощники. Не создан я для великих государственных дел. Знаешь, в чём мой идеал? – Его маленькие усики слегка задрожали. – Найти любимую женщину, нарожать с ней кучу детей и пожить спокойно где-нибудь у тёплого моря: в Беаррице, например, или в Крыму на худой конец. Я прямо тебе скажу: если с тобой что-нибудь случится, проводить эти реформы в России будет некому. Джорджи… из него получился бы истинный монарх, но он смертельно болен. А я… Если ты отречёшься или ещё что-нибудь, то я тоже отрекусь. И пусть опять, как при воцарении нашей династии, собирают Земский собор и решают, как с этой страной быть и что с ней делать. – Брат Миша был твёрд и абсолютно серьёзен. Я понял, что говорить с ним дальше или спрашивать его совета не имело никакого смысла.

Работа с документами