Мы остались молодыми…

Стоящий у печи старик испуганно смотрит на звездочку, хватает со стола большую краюху хлеба и суёт ее мне в руки.

– В селе полно германа, только у нас нет, тикайте, – скороговоркой произносит он.

– Спасибо, отец, – успеваю ему сказать и выскакиваю во двор. – Паша, ноги в руки, за мной!

С опушки в бинокль рассматриваем селение. За домами густыми яблонями вдоль улицы растянулась колонна покрытых зелёным брезентом автомашин. Нас чуть не подвела тишина в деревне. На улице никого нет. У фрицев время ужина.

Восьмая ночь в пути. Позади остались реки Белка, Здвиж, Ирпень. Форсировали ещё одну «железку». Идём полями и оврагами – лесов на этом отрезке пути нет. У партизан к опасности явно пренебрежительное отношение. Это даже проскальзывает в словах, названиях. Железная дорога, тщательно охраняемая немцами, всегда представляет опасность: при переходе или при минировании её называют снисходительно – «железка». Шоссейная дорога – «шоссейка», злобствующие полицейские получили презрительное название «полицаи».

Вчера чуть не нарвались на украинских националистов – бандеровцев. Шли ночью, лесом. Вдруг Николай Полищук подаёт сигнал тревоги и внимания.

– Смотрите, – он протягивает руку, – впереди, слева, огни костров. Насчитываем около десяти костров. Немцам в лесу ночью делать нечего – они его и днём боятся. Соблазнительно отдохнуть в партизанском отряде, но что-то слишком много костров. Местные отряды здесь небольшие, человек по двадцать-тридцать. Даже если один костёр на отделение, на семь-десять человек, то всего получается около ста человек, а если костёр на взвод? Скорее всего это бандеровцы, о которых предупреждал командир отряда.

Под прямым углом уходим в сторону метров на пятьсот, там снова поворачиваем и продолжаем идти по азимуту. Движение без дорог и просек, хотя и тяжелее, но оправдывает себя.

Вечером Иосиф и Дмитрий возвращаются из разведки в ближайшее село. Уходили они надолго.

Дима рассказывает:

– Жители со слезами говорили, что в лесу находится большой отряд бандеровцев. Немцы о них знают, но ничего не предпринимают. Бандиты открыто приходят в село и грабят. Третьего дня они увели из села двух учительниц-комсомолок. Прямо на опушке изнасиловали их – крики слышны были – и убили. Сегодня односельчане похоронили девушек.

Днёвку наметили провести в кустах на берегу речки Унава. Под утро вышли на шоссейку, идущую на Попельню, и увидели зеленую рощу. Листья еще не окрасились в багряный цвет осени. Вдруг у рощи натыкаемся на столб с большой доской: Achtung! Minen! – Внимание! Мины! Как-то сразу возникает решение: лучшего места для дневного отдыха не найдёшь нигде. Никто в этот лес не сунется. Силком не затащишь!

Нам, четырём минёрам, плевать на какое-то минное поле. Уходим в дубраву подальше от шоссе. Тщательно осматриваем землю вокруг деревьев – под корнями наверняка мин нет – но всё равно ощупываем шомполами все подозрительные места. После этого спокойно раскладываемся.

Среди минных полей и фугасов в предгорьях Кавказа мы с Павлом тоже чувствовали себя спокойно. Немцы там не прошли.

– Марат, ты подрывался на мине? – неожиданно влезает в мои мысли Клава.

– Кто тебе это сказал? Я пока живой.

– Мне Павлик про тебя рассказал.

– Ну, если Павлик рассказал… Однажды про Марк Твена тоже сообщили, что он умер. Он написал опровержение, что сообщение о его смерти «несколько преувеличено». Так и то, что я подрывался на мине несколько преувеличено.

– А это очень страшно?

– Да, по крайней мере, радости мало.

Смотрю на славную девушку, и мне вспоминается Юлия Костюченко. Три месяца она смогла проработать разведчицей, прежде чем её схватило гестапо. Она успела передать важные сведения. Ей было только двадцать лет, когда она погибла. Юля говорила мне, что ей страшно идти в оккупированный Киев. Я сказал ей тогда, что никто ведь насильно не заставляет идти. Она даже удивилась и ответила, что только она может выполнить это задание, что много людей работало над операцией, и документы привёз я, их не доверяли грузовому парашюту.

Юля не знала стихов Назыма Хикмета, они ещё не были написаны, но написаны они и о Юлии Костюченко:

«Если ты гореть не будешь,

Если он гореть не будет,

Если я гореть не буду,

Так кто же здесь рассеет тьму?»

Клаве только семнадцать лет, она красивая девушка. Через несколько дней она будет в городе, где находится ставка Гитлера, где свирепствует гестапо. Там очень страшно. Там враг может просто так взять и оскорбить, обидеть. Клава тоже идёт рассеивать тьму.

– Марат, у тебя была девушка, она погибла под Сталинградом?

– Да, мы вместе росли и учились. Люда выносила раненых, и немцы её убили… Так мне написали ее подруги.

– Я этого им никогда не прощу, – шепчет Клава.

Подходят Николай и Иосиф, они обходили дубраву.

– Роща довольно длинная, тянется километра на два, но не шире пятисот метров. Обнаружили два минных участка, обозначили их ветками, – докладывал Николай, – на южной опушке стоят наши сгоревшие танки.