Мы остались молодыми…

– Где-то здесь, возле Попельки, – вставляет Дмитрий, – мне рассказывали, что в июле сорок первого наши пограничные части остановили фашистские танки, рвавшиеся к Киеву. Больше сотни пограничников похоронено местными жителями в братской могиле, но фашистские танки не прошли.

Решаем перейти на юго-восточную сторону рощи, чтобы вечером не идти по минам. Порядок движения несколько меняется. Впереди пойдут Павел и Николай. Их груз распределяем между остальными. Им надо быть собранными – они поведут группу через минное поле. Мешки им могут помешать.

– Ступать строго след в след, как на болоте. Выдерживать дистанцию, – наставляет Павел, – по сторонам не смотреть. Кругом никого нет, мы в запретной зоне. Не оглядываться. Всё свое внимание только на след впереди идущего.

Двигаемся не спеша. Где-то в траве притаилась громкая смерть. Рыжеют пятна земли, даже на третье военное лето на минах не выросла трава. Проходим мимо двух черных воронок. Это недавно сработали мины от упавшего дерева или лесного зверя. Напротив танков Павел останавливается. Краска на них сгорела, и они побурели от ржавчины. Взорвавшихся танков нет. Они бились до последнего снаряда и сгорели подбитые.

Мы снимаем пилотки. У Стефании в руке полевые цветки.

– Можно мне подойти к танку?

– Нет! – резко поворачивается Павел, – там, возле них могут быть мины.

Стефания кладёт букетик у своих ног. Мы идём дальше.

Фашистских танков и орудий нет. У них приказ свою разбитую технику немедленно убирать, чтобы не видело население. Они якобы потерь не имеют, а нашу, наоборот, оставлять для показа. В сорок первом году фашисты водили пленных взад и вперёд по дорогам, создавая видимость их большой численности.

Останавливаемся под развесистым дубом. Будем отдыхать до вечера. Расщепленные снарядами верхушки деревьев белеют в лучах солнца, как кости исполинских животных. Потом, со временем, они потемнеют и зарастут мхом. Рядом сидят Павел и Клава, остальные, кроме часовых, выдвинутых в сторону края леса, спят.

– Не могу спокойно проходить мимо воронки от мины, – вполголоса рассказывает Павел, – в глазах стоит гибель нашего друга Расула Романадзе, грузина родом из Гори. На последней мине в танковом проходе подорвался. Уже кончал разминировать. Поднялся кверху черный столб дыма, разошёлся в небе грибом, улетела душа минёра. Собрали мы вокруг останки его, завернули в плащ-палатку и похоронили в той же воронке. Пригладили своими короткими лопатками холмик и воткнули шест с железной звездой. Прощай Расул…

Десятая ночь в пути. На карте у меня наколото иголкой десять отверстий. Значит сегодня двадцать пятое сентября. Под утро на одном из привалов ко мне подсел Петрович.

– Можно нам поговорить?

– Да, только в четверть голоса, шёпотом.

– Утром я от вас уйду. До станции Зарудинцы будет километров семь, доеду до Казатина, а там в Винницу. Мне пора легализоваться, да и признаться устал, годы не те. Ведь прошли свыше двухсот пятидесяти километров, так?

– Так. То-то вы вчера так долго над картой сидели.

– Я смотрел откуда ближе выйти на железнодорожную станцию. Моих девушек доведёшь до реки Десна, как рассветёт, я покажу на карте. Тут не та Десна, что начинается под Ельней. Выберешь место для тайника, где спрячете рацию и питание к ней. Посоветуйся со Стефанией, она у меня мастер по этой части. Потом кто-нибудь за ними приедет. Виктору Александровичу и Михаилу Ивановичу передай, что я доволен провожатыми.

Когда рассвело, он простился с нами и ушёл. С Петровичем мы больше никогда не увидимся.

Задневали в кустах у реки Руставица. Лесов ни на карте, ни в натуре нет, но кусты хорошие. Слышно, как на шоссе завывают двигатели немецких автомашин.

– Подвинься, Марат, накроемся моим пальто, – просит Клава, – здесь сыро.

Уходящий на пост Степан останавливается, глаза у него становятся похожими на лягушачьи – выпуклые.

– Иди, иди, – подтолкнул его Иосиф, – тут не то, что подумала твоя дурья голова.

Одиннадцатая ночь в пути. Идём по азимуту напрямик через поле. Попадаются неглубокие овраги. Дмитрий эти места немного знает. Проводников не берём и в селения не заходим, чтобы никто не знал, что мы находимся в этом районе. Осенняя темная ночь. Идём так, чтобы видеть спину товарища.

– Стой, кто идёт! – вдруг раздаётся негромкий, но по уставу чёткий окрик.

Спиной чувствую, как наши мгновенно ложатся, чуть слышно щёлкают предохранители автоматов. Это не по инструкции, но мы обнаружены.

– Не стреляйте, – слышен тот же голос, – мы свои, русские. Мы бежали от немцев.

Интуитивно меня успокаивает этот приглушенный возглас. Враг бы закричал громко, надеясь испугать, ошеломить, а себя ободрить. Тут наоборот, говорят тихо, вкрадчиво.

– Мы партизаны. Один ко мне, остальные на месте, – придерживаюсь я уставного обращения.

Подходит долговязая фигура в длинной шинели с винтовкой на плече и поднятым воротником.

– Сколько вас? – спрашиваю строго.

– Четверо. Пленные мы, как получили у них оружие, так и бежали. Пятый день блукаем, куда ни пойдём, всюду натыкаемся на железную дорогу, наваждение какое-то.