Мы умели верить

Не то чтобы после Джулиана осталась зияющая пустота, но примерно через час после его отъезда, пока Йель возился с навороченной кофейной машиной Шарпов, его настигло осознание, что из его жизни исчез еще один друг. Не стало Нико, не стало Терренса, Чарли, можно сказать, был на другой планете, Тедди его осуждал, а теперь и Джулиан отчалил, чтобы свернуться калачиком под пальмой и умереть. Остался Эшер, но он был так занят. Осталась Фиона. Оставались еще люди, которых он немного знал, не связанные напрямую с Чарли – Катсу, к примеру – но все в последнее время, похоже, лепились к своим самым близким, самым старым друзьям, не отваживаясь заводить новых. Был еще Роман. Йель говорил с Романом больше, чем с кем-либо, хотя это мало что значило. Роман съездил на концерт Alphaville и рассказал Йелю, как кто-то отдавил ему ногу. На Романе была футболка с зодиакальными рыбами, и они поговорили об астрологии. Йель старался затрагивать в разговоре тему самоприятия:

– Я не был в Мексике с семьдесят второго; в тот год я признал, что я гей, по крайней мере, самому себе.

А когда они говорили о еде, он сказал:

– Мой бывший умел готовить только три блюда, но одно из них – паэлья.

Роман ни разу не спросил подробностей.

Йель чистил зубы нитью в тот вечер, когда увидел ярко-лиловый синяк у себя на лодыжке, и снова запаниковал.

Он чистил зубы нитью и в тот вечер, когда заметил, что синяк начал спадать, пожелтев по краям.

Вечером того дня, когда Билл с волнением сказал ему, что эксперты по Сутину уже вылетели к ним, Йель взвесил в руке коробочку с нитью и попробовал прикинуть, сколько там осталось. Совершенно точно была такая сказка: о короле, правление которого подойдет к концу, когда кончится волшебный клубок пряжи. Все верно. Он не собирался корячиться с крошечными обрезками, лишь бы растянуть время, но и не станет расходовать нить, как Чарли, каждый вечер отрывавший кусок с руку.

В День святого Валентина он смотрел в зеркало, водя нитью между коренными зубами, и сказал себе, что он смог растянуть ее по крайней мере на неделю. Он также смог найти в себе силы пройти тестирование и преодолел неловкость с Романом, и он не сдался и не позвонил Чарли, и не спрыгнул с балкона, и не вышел на улицу для суицидального секса с кем-нибудь в видеокабинке, и он не плакал. Он сделал свою работу. Он спас от смерти Роско. Если он сможет так продержаться еще неделю, а потом еще – если он сможет встать перед зеркалом под конец месяца и снова поздравить себя с тем, что остался цел и невредим, тогда он сможет делать это всегда.

В тот понедельник Роман влетел в галерею раньше обычного. До конца его стажировки оставался месяц. Йель говорил ему, что с радостью примет его и на весеннюю четверть, но Роман покачал головой и проговорил что-то невнятное о других планах. Йель отнесся к этому с пониманием.

– Я нашел кое-что про Ранко Новака! – сказал Роман и вытащил из рюкзака толстую библиотечную книгу в шероховатой холщовой обложке, и Йель не смог удержаться, чтобы ее не потрогать. – Он в сноске. В буквальном смысле.

Роман подошел к столу Йеля – ближе, чем когда-либо после Висконсина – и открыл книгу на странице, заложенной квитанцией. Сноска занимала полстраницы, и Йелю пришлось хорошенько всмотреться, чтобы прочитать строчки про Ранко Новака, подчеркнутые карандашом.

– Здесь в основном все то же, что она говорила о премии, – сказал Роман прежде, чем Йель прочитал это сам. – То есть почти ничего нового. Типа что он не должен был выиграть. Это, наверное, хуже всего – знать, что никто не считал тебя достойным?

Йель увидел даты, имена победителей, информацию о трех местах, открытых в том году, указание на то, что премия была отложена.

«В итоге, Депюжоль и Пугеон прибыли в Рим после войны, – сообщала сноска, – тогда как Новак так и не смог получить премию по причине ранений и последовавшей смерти (1920)».

– Покажи Биллу, – сказал Йель. – Подожди, не говори ему лучше, что это сноска. Можешь отксерить только эту часть, чтобы смотрелось как основной текст?

Он все серьезней относился к обещанию включить Ранко в экспозицию. Теперь это стало для него делом принципа – чтобы бедный Ранко, запертый-в-замке-ради-ничего, наконец-то добился бы выставки бок о бок с более одаренными собратьями.

Билл говорил, что планирует выставку к следующей осени. Такая жестокая проволочка. Йелю хотелось, чтобы они поскорей все устроили и Нора смогла бы умереть со спокойной душой, но, по мнению Билла, осень восемьдесят седьмого и так была ближе некуда. Это будет его последняя выставка – он ясно дал это понять – и сразу после нее он улетит на зиму в Мадрид.

Роман не отходил от стола Йеля дольше, чем было нужно. И Йель позволил себе пофантазировать, что весной, когда стажировка окончится, он мог бы позвонить Роману и пригласить пропустить стаканчик. Он не станет делать этого, но можно же развлечь себя такой мыслью.

Зазвонил телефон, и Роман подскочил и попятился, направляясь к своему столу, а затем вспомнил о книге и вышел с ней в сторону кабинета Билла.