Мы умели верить

– Она здесь совершенно ни при чем, – сказал Йель. – Нора Лернер связалась со мной, и это я занимался ее даром. Честно говоря, начиная с этого момента, мы не посвящали мисс Пирс в происходящее. Она на каждом шагу заботилась о вас и ваших интересах.

Сесилия приложила руки к щекам, глядя на него, и он не мог понять, пыталась ли она предупредить его или поблагодарить. Йель надеялся, что теперь Билл что-нибудь скажет в его поддержку, но Билл рассматривал свои колени. Герберт Сноу что-то писал. Йель понял с содроганием, что он записывает его слова о том, что он ввел в заблуждение Сесилию.

– Учитывая, с каким пониманием вы относитесь, – сказал Йель, – мы, пожалуй, могли бы устроить выставку в частном порядке, для вас и ваших избранных друзей. Можно сделать это поскорее или после того, как экспозиция будет полностью сформирована. Шампанское и hors d’œuvres в галерее. Как вы на это смотрите?

Донован встал.

– Я нанесу визит ректору. И я думаю, людям будет очень интересно узнать эту историю. У меня, между прочим, несколько друзей журналистов.

Йель тоже встал, опередив на миг остальных. Он достал из кармана свою визитку.

– Пожалуйста, поймите, что приобретением занимался я и что мы действовали вопреки указаниям мисс Пирс.

– Это мы, – сказал Билл, – включает меня. Если вы собираетесь на кого-то жаловаться, пожалуйста, жалуйтесь лично на меня. Йель тоже действовал…

Йель поднял руку, чтобы остановить его.

– Это был мой проект, – сказал он. – Мы не сделали ничего неэтичного или незаконного, но всякий гнев должен быть направлен на меня.

Было бы бесчестным позволить Биллу принять на себя удар. Особенно учитывая, что это Йель прокололся в Висконсине, потому что был слишком поглощен личной жизнью, чтобы думать о работе.

Сесилия поправила подплечники и пошла за Донованом из кабинета. Перед самой дверью она остановилась и посмотрела на Йеля так, словно они были на тонущем судне и он отдал ей последний спасательный круг.

Тем вечером Йель сидел в отупении на полу в гостиной Эшера Гласса, вместе со всеми, кому не хватило стульев или места вдоль стен. Половина гостиной Эшера была отведена под его рабочий кабинет, с конторками, и телефонами, и картотеками, а на другой половине стоял раздолбанный диван и маленький телек. Йель вжимался копчиком в деревянный пол, и ему было видно каждый комок пыли, которых здесь было предостаточно.

Эшер пообещал им, что пицца уже в пути, встал перед телеком и начал говорить о жилом фонде сообщества, о заначках для людей, которым нечем платить за жилье из-за болезни. Кто-то спросил Эшера, может ли он гарантировать, что эти деньги останутся в гей-сообществе, и Эшер сказал:

– Нет, черт возьми – вы шутите? Эта болезнь не только наша.

За этим последовали громкие обсуждения. Всякий раз, как Эшер возмущался, у него между глаз пролегали до того глубокие параллельные морщины, что они казались вытравленными.

Теперь Йель был волен вожделеть Эшера, волен не только предаваться мечтам, но и строить реальные планы. Он мог бы остаться допоздна, помочь Эшеру прибраться, положить руку ему на плечо… Но Йель никогда не делал первый шаг. Ни разу в жизни, даже во хмелю. И он сомневался, что Эшер заметит его интерес, если только он в буквальном смысле не схватит его за член.

Кроме того, лишние драмы были ему сейчас совсем ни к чему. Ему требовалось немного приятного однообразия, несколько месяцев, чтобы кто-нибудь мог спросить его, что у него нового, а он бы ответил: «Ничего особенного, живу потихоньку».

Он не мог за один вечер и пожертвовать работой, и рискнуть быть отвергнутым.

Но нет, в галерее с утра все наладится. Передача имущества была бесспорной, Герберт Сноу заверил его в этом. Все должно быть окей.

Рафаэль, главный редактор Чарли, ерзал по полу все ближе к Йелю, пока не оказался прямо за ним.

– Пипец вечеринка, – прошептал он.

Едва войдя в квартиру, Йель с тревогой оглядел толпу, пусть даже Эшер, приглашая его, пообещал, что Чарли там не будет. Йель понимал, что избегать встречи с самым вездесущим геем Чикаго – задача не из легких, но он намеревался не видеться с ним, пока все не остынет, не зарубцуется. К подоконнику привалился Тедди со своим другом Катсу. Йель еще не говорил с Тедди этим вечером и вряд ли станет. Тедди с Катсу были совершенно одного размера, и Йель щурился на них, пока они не стали неразличимыми силуэтами. Катсу поднял руку, и когда Эшер прокричал, перекрывая общий гвалт, что слушает его, Катсу сказал:

– Для тех из нас, кто с этим живет…

И Йель с трудом расслышал вопрос – что-то о правах жильцов. Он мог бы догадаться, но точно сказать не мог.

Кто-то задал вопрос об анонимности, и Рафаэль прошептал:

– Я слышал, ты живешь на широкую ногу! Когда ты позовешь нас, плебеев, на вечеринку?

Рафаэль повязал на шею куфию и спрятал в нее подбородок, став похожим на черепашку.

– Я там ненадолго, – сказал Йель.

Хотя он все сильнее обживал это место, маленькую капсулу высоко над городом, тем временем как здесь, внизу, продолжалась всеобщая драма и страдания.

Через минуту Рафаэль снова зашептал: