Мы умели верить

– Его перевели в отдельную палату, – сказала она, – не думаю, что это хороший признак – как считаешь? Я просто хочу спать. Ему… слушай, ему в последнее время колют много успокоительных, и сегодня утром тоже кололи, для бронхоскопии, и он еще не совсем пришел в себя. Я не знаю, поймет ли он в точности, что это ты. Надо было перезвонить тебе и сказать, но я надеялась, он уже придет в себя. Дело в том, что он не… даже без успокоительных, он не совсем в сознании. Надо было сказать тебе.

– Да ничего, – сказал он. – Ничего.

Йель пошел за ней, и, едва войдя в палату, зажмурился. Он медленно открыл глаза и увидел на кровати чужого человека. Он захотел сказать Терезе, что она ошиблась палатой, что он не знал этого иссохшего зародыша. Но Тереза погладила череп этого несчастного, и когда его челюсть отвисла, Йель узнал зубы Чарли. Он стал инопланетной мумией, узником Освенцима, птенцом, выпавшим из гнезда. Разум Йеля перебирал метафоры, потому что простой факт того, что перед ним – Чарли – не укладывался у него в уме.

Расстояние между дверью и кроватью было невелико, но Йель преодолел его так медленно, как только мог. Он взялся за поручень кровати, посмотрел на карточки, приклеенные к стенам.

Тереза устала, и Йель сказал, что может остаться, сказал ей идти домой и отдохнуть. Она обняла его и ушла.

Он не знал, следует ли ему говорить. Он мог сказать, что пришел, и пытаться понять по лицу Чарли, понял ли тот. Но, учитывая успокоительное и слепоту Чарли, Йель мог чувствовать себя безопасно неузнанным – и так ему было спокойнее, по крайней мере, на первый раз.

Потом, если Чарли придет в сознание, он сможет сказать ему все, что хотел. Во всяком случае, все хорошее. Он сможет сказать хотя бы раз, что простил его. И даже если Чарли так и не очнется полностью – что ж, он все равно скажет это. Может, так тоже считается.

Он сел на стул у кровати.

Вошла медсестра и показала Йелю маленькую розовую губку на конце палочки, которую нужно было подносить к губам Чарли, чтобы он мог пить.

Он взял палочку и сделал, как ему показали, и провел большим пальцем по запястью Чарли, слушая сигналы кардиомонитора.

Он поил его водой, капля за каплей.

Он почувствовал, как повсюду кругом – дальше по коридору и в других коридорах других больниц Чикаго и других богом забытых городов всего мира – то же самое делали тысячи других мужчин.

2015

Это было немыслимо. Или мыслимо? Она должна была признать это. Она не спала, и был 2015-й год, и перед ней стоял человек, совершенно живой, чьи глаза, и жесты, и голос были как у Джулиана.

Фиона сидела на цементном полу студии, прислонившись головой к шкафу. Джулиан объяснял остальным, что Фиона бормотала в прихожей.

– Что это значит: слухи о моей смерти? Ричард, мне обидеться, что ты никогда не говоришь обо мне?

Серж находил ситуацию уморительной, называл Джулиана зомби, смеялся над выражением лица Фионы. Сесилия не знала Джулиана; она принесла Фионе влажное бумажное полотенце и приложила ей ко лбу.

– Фиона, – сказал Ричард, – я сам нашел его только два года назад. Мы знали, что ты не в курсе, где он был. В том и сюрприз. Но если бы я мог подумать, что ты считала его… слушай, я бы никогда не вывалил это вот так на тебя.

Сколько раз она общалась с Ричардом за последние два года? Вообще-то, ни разу. Она только написала ему перед вылетом в Париж, спрашивая, можно ли пожить у него. А до этого… что ж, ей казалось, что они общались, но только потому, что его имя часто всюду мелькало, и потому, что они были такими старыми друзьями.

Джулиан стоял над ней с беспомощным видом, гладя себя большим пальцем по подбородку. Она пристально смотрела на его лицо, на то, как оно изменилось. Помимо естественных возрастных изменений она отметила что-то вроде лицевой атрофии от зидовудина, и – она была в этом уверена – он вставил импланты в скулы, чтобы компенсировать потерю жировой ткани. Это его не красило. Пара ее волонтеров в магазине были с такими же скулами. И его лицо раздалось вширь – скорее всего, из-за стероидов – так что его черты огрубели, словно вырезанные из дерева. Он был по-прежнему красивым, но совершенно другим. Словно его воссоздали по полицейскому фотороботу.

– Я работаю в бухгалтерии «Юниверсал». Мы снимаем фильм прямо на улице Ричарда. Не то чтобы я участвовал в съемках. Меня сюда перебросили только три дня назад и засунули в унылый тесный офис.

– Где… – сказала она, – обычно…

Но у нее не было слов, чтобы закончить такой простой вопрос.

– Я в Эл-Эй. Я искал тебя на «Фейсбуке», понимаешь? Столько раз!

– Ох.

– Эй. Прости.

Она не была уверена, почему он это сказал, но боялась, что он прочитал ее мысли:

«Почему, – думала она, – этим призраком за дверью оказался Джулиан Эймс, именно он? Почему не Нико, или Терренс, или Йель? Почему не Тэдди Нэпплс, который счастливо избежал вируса, чтобы в итоге умереть в девяносто девятом году от инфаркта на глазах у своего класса? Почему не Чарли Кин, если уж на то пошло, который был засранцем, но сделал столько хорошего? Она любила Джулиана. Это правда. Но почему он?»