Мы умели верить

– Я слышал, им пришлось включить все картины – таково было завещание леди.

Но главное, картина была на месте – залогом любви. Да, безнадежной, обреченной, ревнивой, нелепой любви, но разве любовь бывает другой?

Прошел уже час и пять минут, и Сесилия побежала заводить машину. Эсме повезла Йеля задом на выход, дав ему последнюю возможность увидеть галерею. Людей в прекрасной одежде, края и углы картин и эскизов.

– Е-мое, – сказала Эсме, – снег!

Нападало не меньше сантиметра; Сесилия оставила цепочку следов до машины.

Йель обнял Фиону на прощание и попросил ее рассмотреть поближе автопортрет Ранко. А потом сказал Аллену Шарпу:

– Если к ней приблизятся родители, притворитесь, что у вас припадок или типа того.

Аллен выбежал за дверь и стал смахивать перед коляской снег с дорожки вечерними туфлями.

Аллен вместе с Эсме переместили Йеля на пассажирское место и поставили кислородный баллон между ног.

– На четверть часа задержались, – сказала Сесилия. – Йель, я это ненавижу.

Уже темнело. Сесилия ехала по Шеридан-роуд слишком быстро, и в свете фар мелькали снежинки.

– Помедленней, – сказал Йель. – Авария нам ни к чему.

– Если попадем в аварию, – сказала она, – нас все равно доставят, куда надо. Даже быстрее.

– Мы будем в порядке, – сказал Йель. – Это того стоило.

– Правда? Ты счастлив? – она взглянула на его лицо. – Мне понравились работы Ранко. Правда понравились.

– Она его любила, – сказал Йель, не желая возражать ей, говорить, что даже если не понравились, все окей. – Пусть и не должна бы. Я думаю, это тот случай, когда не можешь избавиться от первого впечатления о человеке.

– Мы никогда не можем от этого избавиться, – сказала Сесилия. – То есть даже для родителей – твой ребенок никогда не будет не твоим, понимаешь?

– Думаю, ты права.

По мере того, как болезнь его прогрессировала, он все чаще думал так о людях, в первую очередь о Чарли, и обо всех других, живых и мертвых: не как о сумме разочарований, что они доставили ему, а как обо всех надеждах, которые были в них заключены, обо всех обещаниях.

– Думаю, твои часы спешат, – сказал Йель.

Они ехали на юг вдоль озера. 7:49. Оставалось одиннадцать минут, но он продержится еще несколько, если кончится кислород. Все машины двигались осторожно; Сесилия никак не могла обойти их.

– Эти часы отстают, – сказала она. – А ты свои даже не носишь.

Он закрыл глаза, откинувшись на спинку сиденья.

Было 7:56, согласно часам на приборной панели, когда они подъехали к Масонскому медцентру.

На тротуаре стоял в снегу доктор Ченг, замерзая в белом халате, со свежим баллоном кислорода.

2015

В понедельник, 23 ноября, ровно через неделю после намеченной даты, в Помпиду прошел предварительный осмотр выставки Ричарда «Слои». Для публики она должна была открыться в среду, с недельной задержкой, несмотря на гигантский холщовый транспарант перед музеем с исходными датами, стоявшими над фотографией довольно молодого Ричарда с дешевым «Кодаком» у глаза. И одно слово по всей ширине: «КАМПО».

Фиона убедила Клэр пойти. Ей очень хотелось верить, что податливость дочери выражала ее отношение к ней, ее готовность загладить размолвку и проводить больше времени вместе, к тому же Клэр знала Ричарда, когда была совсем ребенком, и она все еще была художницей, или хотела быть ею. И няню искать не придется: Сесилия настояла, что лучше посидит с Николетт, чем наденет каблуки и будет пытаться говорить по-французски.

Фиона приехала на сорок нервных минут раньше. Она вышла от Ричарда около полудня, чтобы дать ему время подготовиться, и устроилась в кафе; а теперь бродила по магазину сувениров Помпиду, где они с Клэр договорились встретиться, и рассматривала яркие силиконовые шпатели, увесистые кулоны и книги по искусству. Ей хотелось найти что-нибудь для Николетт.

Она разглядывала полосатую бутылку для воды, когда кто-то положил подбородок ей на плечо. Джулиан. Он не делал с ней такого тридцать лет, но она узнала его щетину, его манеру подходить сзади и просто тыкаться в тебя носом.

Она обернулась и обняла его.

– Что ж, – сказала она, – это что-то удивительное.

– Ты просто светишься! – сказал он и добавил шепотом: – Серж говорил мне, что ты с кем-то замутила, но… ух ты.

Фиона шлепнула его бутылкой.

– Я свечусь от нервов.

Все выходные она просматривала съемное жилье в Париже, где она могла бы пожить месяц, два, три. Чикагскую квартиру она легко могла бы сдавать.

Вчера за завтраком она сказала Сесилии:

«Что, если мы обе сюда переедем? Соседками по комнате? Что, если мы… ну, не знаю, бабули в Париже. Звучит как в кино! Мы могли бы, правда. Почему вся эта тема про образование за рубежом должна быть только для молодежи?»

«Нет, – сказала Сесилия и решительно покачала головой. – Ты это серьезно?»

«В смысле, пока она не согласится приехать домой. Или пока… я даже не знаю. Но, слушай, когда мы были молодыми, мы просто кидались в будущее без опасений. Так? Я, по крайней мере. Не знаю, когда это кончилось».

«У тебя разве нет собаки?»

«И работа. То есть… я это улажу».

«Ты хотя бы уверена, что тебя здесь ждут?»

«Нет».