Мы жили тогда на планете другой…[Том 1]

Как будто сон, тяжелый сон дурманный,
меня тугой объемлет пеленой,
и вьется снег, и путь уходит санный
в темь зимнюю, в простор Москвы ночной.

Холодный ветер хлещет по заставам

(ему легко врываться в темноту), —
возница дряхлый в армяке дырявом
уж миновал заветную черту.

Едва ползет нагруженная кляча.

Все гуще темь, да и мороз острей.
Над рыхлыми сугробами маяча,
желтеют пятна редких фонарей.

Нависла мгла, и переулки глухи.

Мертво кругом, ни звука, ни огня…
А далеко в плену у злой старухи
моя подруга тихо ждет меня.

Как в первый день благословенной встречи,

ее глаза — сиянье летних гроз, —
нежней весны чело, уста и плечи
под медным золотом ее волос.

Подъеду к дому, постучусь тревожно

едва-едва в ворота… Ты сойдешь
и, двери отворяя осторожно,
прошепчешь: «Знала, милый, что придешь».

Скользнем, как тени, вдоль пустого зала

и притаимся в нише у окна.
За ним — фонарь, мигающий устало…
И улица туманная видна.

Тогда во мгле метельной и слепящей

далеким звоном трубы пропоют,
и тяжело проснется город спящий,
и мертвецы по городу бредут.

В худых обносках, грузны и неловки,

нестройной чередой землистых рот,
покорно волоча свои винтовки,
они в последний двинулись поход.

И тянутся к вокзалам окаянным,

где ждет их поездов чугунный ряд,
где голосом придушенным и странным
сирены паровозные вопят.

И снова снег запорошит панели,

кружась в луче фонарного огня…
Тогда пройдет еще один в шинели
по мостовой, чуть шпорами звеня.

В седой папахе, теребя бородку

(из-под тяжелых век не видно глаз),
покойный Царь усталою походкой
пройдет по переулку мимо нас.

Он скроется во мгле у перекрестка,

и станет вновь недвижной тишина…
И только снег, сверкающий и жесткий,
вновь поплывет за синевой окна.

1927

Париж

Три ангела

Три ангела предстали мне в ночи,
один — золотокрылый, свет нагорный,
другой — как лунный лик, а третий — черный,
и от него шли черные лучи.

И Первого узнав, пред ним поник

в испуге я: «Прости, что брел бесславным
путем под именем твоим державным».
Но не ответил мне Архистратиг.

Второй сказал, и голос пел, как медь:

«Ты не давал и не нарушил слова,
в моем огне не будешь ты гореть».
Он замолчал. Но я не знал Второго.

А Третий улыбнулся мне едва:

«Спасу тебя от радости и муки,
и жизнь твоя пройдет тиха, мертва,
и будет смерть, как легкий час разлуки…»

1929

Последнее