Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение

В предыдущей главе я показал, как концепция основных эмоций как единственных в своем роде состояний, несводимых к когнитивным, конативным и аффективным (физиологическим, феноменологическим, деятельностным) аспектам, может разрешить дилемму между каузальными и интенциональными отношениями, возникающую в современных спорах об эмоциях. Обратившись к сфере нравственности, мы обнаружим здесь сходную версию сформулированной ранее дилеммы, и в этой главе я выдвигаю аналогичную концепцию сугубо нравственных эмоций, согласно которой с минимальной противоречивостью определяю нравственные эмоции как эмоции, возникающие в нравственно значимых ситуациях и отвечающие на них[235]. Далее я представлю еще одну дилемму отчетливо эпистемологического характера, существующую в метаэтике, – дилемму между нравственной объективностью и нравственной субъективностью, – и покажу, что она может быть разрешена путем принятия теории чувствительности, которая основывается на определенных аналогиях между нравственно-эмоциональной отзывчивостью и восприятием вторичных качеств, таких как цвета, и согласуется с толстовской картиной непосредственного, неинференциального понимания эмоций в эстетическом опыте. Наконец, рассмотрение одной из новейших версий теории чувствительности, неосентиментализма, позволит нам объяснить толстовское различение между «всеобщими чувствами» и «религиозными чувствами» и их возможную взаимосвязь в рисуемой Толстым картине эстетико-нравственного воспитания.

1. То, что М. Смит назвал «моральной проблемой», представляет собой своего рода дилемму, возникающую из стандартной картины человеческой психологии, которую принято называть юмовской теорией мотивации. Согласно стандартной картине, существуют два основных вида психологических состояний:

С одной стороны, существуют убеждения – состояния, претендующие на отображение того, как устроен мир. Поскольку наши убеждения претендуют на то, что они отображают мир, их можно оценить с точки зрения истинности и ложности в зависимости от того, удается ли им представить мир таким, каков он есть [то есть направление соответствия – «разум – мир»]. А с другой стороны, существуют желания – состояния, отображающие то, каким должен быть мир. Желания отличаются от убеждений тем, что они даже не претендуют на то, чтобы представлять мир таким, каков он есть [то есть направление соответствия – «мир – разум», поскольку человек пытается «подогнать» мир под свои желания]. Поэтому они не поддаются оценке по критерию истинности – ложности. Юм приходит к выводу, что убеждение и желание, следовательно, являются различными сущностями – то есть мы всегда можем разделить убеждение и желание, по крайней мере модально. Рассматривая любую пару «убеждение – желание», мы всегда можем вообразить кого-то, у того имеется желание, но нет убеждения, и наоборот [Smith 1994: 7][236].