Мытарства

Мы молча и нехотя тронулись. Дорога пошла въ гору. Втеръ все такъ же дулъ навстрчу и валилъ съ ногъ. Мы шли, согнувшись, жалкіе и маленькіе, борясь, изнемогая и напрягая вс силы, чтобы двигаться, двигаться, двигаться!..

Между тмъ, стало темнть. Декабрьскій день коротокъ. Вдали мутно и неясно чернли кусты, мелкорослый осинникъ, какія-то кочки, и надъ всмъ этимъ стояла и заполоняла собой все больше и больше начинавшая темнть, все та же колеблющаяся муть.

Усталые, перезябшіе и голодные, шли мы, а навстрчу намъ грозно двигалась холодная, темная ночь. И по мр того, какъ она двигалась, на душ длалось жутко и боязно.

— Эхъ, да и запоздаемъ мы здорово! сказалъ солдатъ, шедшій впереди и, оглянувшись назадъ, крикнулъ:- Наляжь, ребята! Прибавь ходу.

— Издохнуть бы! — застоналъ опять старикъ. — Не могу я больше… О-о-охъ, Господи.

— Успешь издохнуть, погоди! — крикнулъ солдатъ, — а ты не робй, двумъ смертямъ не бывать, а одной не миновать!… «Эхъ, ты, зимушка зима, морозная была»… — заплъ онъ вдругъ высокимъ голосомъ и такъ же сразу смолкъ, точно оборвалъ; похлопывая рука объ руку, онъ зашагалъ впередъ, прибавляя шагу.

XXIV

— Ребята, не робй, огонь видать! — закричалъ передовой солдатъ. — Слава теб, Господи!… село, этапъ, малымъ дломъ помаяться и крышка, отдыхъ.

Дйствительно, вдали сквозь мракъ, мелькали рдкіе огоньки, то пропадая, то опять вспыхивая, какъ звздочки.

— Прибавь ходу! — крикнулъ снова солдатъ, — съ версту осталось, не больше. Запоздали мы здорово, гляди, какъ бы трактиръ не заперли… Вотъ будетъ штука-то, Ивановъ, а?.

— Чай, не заперли, — сказалъ другой солдатъ, — а чайку теперь испить первый сортъ.

— Намъ хлбушка купите! — простоналъ старикъ.

— Хлбушка! — засмялся первый солдатъ, — а ты тоже сть хочешь? Я думалъ, ты совсмъ замерзъ, а ты, на-ка поди, хлба захотлъ… Ладно, — купимъ.

Придя въ село, мы прошли какую-то длинную пустынную улицу, на которой не было никого, кром собакъ, злобно брехавшихъ на насъ, и, свернувъ направо, остановились у какого-то темнаго зданія.

— Контора, — сказалъ солдатъ, — волость, пришли, слава теб, Господи… Ну, и погодку Господь послалъ… Неужли Григорій дрыхнетъ, а?

— Небось, дрызнулъ здорово и спитъ, — сказалъ другой солдатъ, — что ему, гладкому, длается… Ему хорошо… Не съ нашей собачьей жизнью сравнять… Отворяй дверь-то, что ли, — добавилъ онъ, — чего всталъ?.. Небось, не заперто.

Первый солдатъ толкнулъ дверь, и мы слдомъ за нимъ вошли сначала въ темныя сни, а изъ сней уже въ контору.

Здсь принялъ насъ заспанный съ похмлья сторожъ и, долго оглядывая наши трясущіяся фигуры, сказалъ:

— Эхъ вы, дуй васъ горой, вшивые черти!… Вшей только носите… Провалиться бы вамъ, жулье!… Ну, идите, что ли… А, окаянная сила!..

Говоря эти любезныя слова, онъ провелъ насъ въ какую-то темную нору и сказалъ:

— Сичасъ огня дамъ… Посидите покамстъ.

Онъ заперъ дверь, ушелъ и точно сквозь землю провалился. Мы сначала стояли, поджидая его, потомъ сли на полъ и сидли въ темнот, не видя другъ друга и не зная, гд мы находимся.

— Семенъ! — прошепталъ старикъ дрожащимъ голосомъ, — живъ ли, милый?..

— Живъ, — отвтилъ я, — только не знаю, гд сидимъ?

— Гд сидимъ… Въ холодной, надо думать. О, Господи, неужли и на томъ-то свт насъ этакъ мучить станутъ?!… Владычица, холодно-то какъ!

Я молчалъ. Мн слышно было, какъ дрожитъ старикъ, громко стучитъ зубами, ерзаетъ какъ то по полу, стараясь согрть свое старое тло.

— Иззябъ? — спросилъ я.

— Сме-е-ерть!

— Хоть бы огня скоре!

— Песъ его знаетъ, провалился… Пьяный лшманъ…

Наконецъ, пришелъ сторожъ, принесъ хлба, воды, и освтилъ насъ и нашъ клоповникъ свтомъ коптлки-лампочки.

— Вотъ вамъ и свтъ, — сказалъ онъ, — гожа бить вшей-то… свтло! Лампочку-то вонъ тамотка повсьте на стнку… Эна гвоздокъ-то… Спать ляжете, задуете… А то не трогъ, виситъ такъ… Ну, спокойной ночи!..

Онъ заперъ дверь и ушелъ. Мы остались одни. Въ каморк было холодно, гадко, печально и пусто. Голыя стны, грязный полъ, уголъ ободранной печи, и больше ничего. Стны, и въ особенности печка, были покрыты пятнами раздавленныхъ клоповъ. Печку, должно быть, не топили: она была холодная. Отъ пола дуло… На потолк и по угламъ висла паутина. Воздухъ былъ какой-то промозглый, кислый, точно въ этой каморк стояла протухлая кислая капуста, которую недавно вынесли…

Мы сидли на полу другъ противъ друга и молчали. Около насъ стояла лампочка и тускло свтила, коптя и моргая. Тутъ же лежалъ завернутый въ желтую бумагу черный хлбъ и стояла кружка съ водой.

— Ну, что-жъ намъ теперь длать? — спросилъ я и посмотрлъ на старика.

— Давай пожуемъ, — отвтилъ онъ, — а тамъ спать ляжемъ.

— Холодно здсь

— А дай-ка выстынетъ, — смерть!

Мы раздлили хлбъ поровну и стали «жевать», прихлебывая холодной водой. Хлбъ былъ черствый, испеченный изъ низкаго сорта муки. Онъ разсыпался и хрустлъ на зубахъ, точно песокъ. Старикъ размачивалъ куски въ вод и глоталъ, почти не разжевывая…

— Теперь бы щецъ, — сказалъ онъ, — горяченькихъ… эхъ!..

— Да, — отвтилъ я, — важно бы!

— Да спать бы на печку на теплую, а?..

— Хорошо бы!