Мытарства

Однако, стала она догадываться, что безъ дловъ я. Иногда спроситъ: «Ну какъ ты съ хозяиномъ»? — А теб какое дло? — отвчу. Денегъ нтъ… что длать? Началъ вещи таскать — закладывать… Заложу, а деньги пропью… и чмъ больше пью, тмъ мн гаже все… Особливо утромъ… мука!… Пьяный я вообще не покойный, гадкій, страшный. Ухаживаетъ она за мной, разднетъ, уложитъ… «Да, чортъ тебя возьми, кричу ей, съ твоимъ ухаживаньемъ-то!… бей меня! ржь! кусай! только не ухаживай, Христа ради!»

…Очумлъ… Допился до кошмара… Лежу ночью, вдругъ слышу въ ухо мн кричитъ кто-то: «Степановъ! Степановъ! Степановъ»! — страшно громко… Ужасъ! Наконецъ, нечего стало закладывать… и не на что пить… Вотъ тутъ-то я за нее и принялся, т. е. понимаете, цлыхъ почти два года, до самой ея смерти, кормила она меня, поила, обувала и одвала… Билъ я ее… охъ, какъ я билъ ее, вспомнить страшно! Смертнымъ боемъ билъ! Да… терпла вдь… Цлый день работаетъ… ночь работаетъ… Надо за квартиру отдать… жрать надо… мало ли, что надо… папиросъ мн надо… водки… безобразіе, однимъ словомъ!

…Ну, ладно… пришелъ конецъ… померла она! Родами померла… Цлый мсяцъ передъ этимъ нездорова была… извелась вся… высохла… кости да кожа… А я въ это время взялъ, да пальтишко у ней послднее пропилъ… Она больная, страдаетъ, а я пьяный… До нищеты дло дошло… уголъ грязный, вшивый, съ клопами… вонь!

…Помню, ночью она родила, выкинула мертвую двочку… за три дня до Рождества Христова… Кричала какъ… и я тутъ былъ, да старуха какая-то… померла въ эту же ночь!… Что мн длать? Хоронить не на что… Поцловалъ я ее, помню, въ губы холодныя, да потихоньку, какъ воръ, и ушелъ… Ушелъ и ужъ больше не возвращался… Кто ее хоронилъ? гд? какъ? не знаю!

Сначала я съ себя пиджакъ продалъ, пропилъ… И началось съ тхъ поръ, и началось! Хитровка… грязь… одурь какая-то… тоска смертная… бродяжничество, куда глаза глядятъ… голодъ… холодъ… тюрьмы… и вотъ, какъ видите, весь тутъ… дошелъ, какъ говорится, до дла… больше ужъ идти некуда и нтъ, кажись, ничего ужъ такого, чего бы я не перенесъ на своей шкур… Выпита чаша до дна… осталось разбить ее только… Такъ-то!..

Онъ замолчалъ и легъ навзничь, положивъ подъ голову руки. Коптвшая и плохо свтившая лампочка вдругъ догорла и тихо погасла. Въ каморк стало темно… Мы молчали… Мышь заскреблась сильне…

— Догорла! — тихо сказалъ онъ и, помолчавъ, добавилъ:- и жизнь наша такъ же вотъ догоритъ и тихо погаснетъ, никому ненужная… Давайте-ка спать, братцы, пора!

— Господи, помилуй насъ гршныхъ! — проворчалъ старикъ, укладываясь на полу. — Семенъ, спишь?!

— Нтъ.

— А ты спи… Что не спишь? Не думай… брось… спи… идти намъ съ тобой далече…

XXI

Утромъ, когда совсмъ разсвло, солдатъ-надзиратель отперъ дверь, вошелъ въ каморку, взялъ со стола лампочку, обругалъ насъ матерными словами, веллъ подмести полъ и вынести «парашку».

Когда онъ ушелъ, мы посмотрли другъ на друга, думая одно и то же, кому выносить ее?..

— Я ужъ таскалъ, — сказалъ рыжій посл продолжительнаго молчанія, — какъ хотите, чередъ за вами!

— Что-жъ, Семенъ, — сказалъ старикъ, — я постарше тебя… неси… Я бы и снесъ, да у меня, признаться, руки дрожатъ… расплескаешь!… Въ зубы натычутъ… тащи ужъ ты!..

Длать было нечего; я взялъ «парашку» за ручку и потащилъ. Въ корридор попался навстрчу какой-то краснорожій, здоровый арестантъ и, увидя меня, сказалъ:

— Волоки, братъ, волоки… дло хорошее! все не дарма хлбъ-то казенный жрать станешь… го, го, го!

— Что-жъ, давайте съ горя попьемъ хоть кипяточку! — сказалъ рыжій, когда я снова возвратился въ каморку. — Все оно какъ-то повеселе на душ будетъ.

— Чайку бы теперь! — сказалъ старикъ, — съ хлбцемъ… гоже!..

— Чайку! — передразнилъ его рыжій, — чайку дома попьешь… Дома-то теб, небось, рады будутъ… а? ха, ха! Ахъ ты, Магометъ пятнадцатый! Водочки тоже, небось, гоже бы было, а?..

Онъ досталъ изъ-подъ койки большой жестяной, почернвшій отъ грязи, чайникъ и пошелъ куда-то за кипяткомъ. Возвратившись съ кипяткомъ, онъ ушелъ опять и скоро принесъ три чайныхъ чашки. Поставя все это на столъ, онъ улыбнулся и сказалъ:

— Чай поданъ… пожалуйте!..

Мы услись пить «чай». Я и старикъ на полу, а рыжій на койк.

— Сахарку бы кусочекъ вотъ эдакой, — сказалъ старикъ, — все бы не такъ жгло… О, Господи!… До чего мы, ребята, сами себя допустить можемъ… А все что? Все простота наша насъ губитъ. Недаромъ пословица-то молвится: «простота хуже воровства».

— Н-н-н-да! — согласился рыжій, какъ-то необыкновенно громко, угломъ рта схлебывая съ блюдца «чай». — Врно это… просты мы…

— Выпьемъ, — продолжалъ философствовать старикъ, — вс родные… Что хошь съ нами длай… что хошь бери… для всхъ душа на распашку, какъ дверь въ кабак, входи, пей!..

— Мы-то такъ, — согласился рыжій, — да для насъ то не такъ. Нашего брата, какъ звря, каждый чортъ словить да въ шею накласть норовитъ… А ужъ эти мужики подлые, хуже всхъ…

— Строго стало! — сказалъ старикъ.