Мытарства

— Не суди людей, — сказалъ старикъ и опять слъ, — не суди, грхъ!… Не люди виноваты, а мы сами… Мы то нешто лучше, а? Подумай-ка!

Рыжій засмялся и, махнувъ рукой, сказалъ:

— Вс хороши! Чудакъ! Да разв я себя хвалю: я самъ подлецъ; такъ я говорю, вообще… Потому видалъ кое-что на своемъ вку, всего было…

— Что-жъ ты не живешь, какъ должно? — опять сказалъ старикъ, — зачмъ бродяжничаешь? Православныхъ объдаешь…

— Зачмъ, зачмъ!… такъ стало быть, надо!…

— А давно вы такъ-то? — спросилъ я.

— Что?

— Ходите?..

— Да ужъ давненько! — Онъ помолчалъ и, обратившись къ старику, сказалъ: — Я теб, старикъ, скажу, какой разъ со мной случай былъ, и какой я подлецъ есть. Слушай-ка. Жилъ я тогда въ Москв, хорошо жилъ… только пилъ сильно… Какъ я свихнулся и на эту дорогу попалъ, по которой теперь хожу, я вамъ разскажу посл, а теперь вотъ мн вспомнился одинъ случай. Шелъ я, помню, разъ передъ вечеромъ домой по бульвару полупьяный, и попался мн навстрчу человкъ одинъ, не молодой ужъ, одтъ прилично, лицо пріятное и страсть какое грустное… Поровнялся со мной, — а шелъ-то я не по главной алле, а по боковой, въ сторонк, и гуляющихъ здсь не было, — посмотрлъ да и говоритъ мн потихоньку: «Будьте добры, дайте на хлбъ. Не лъ вторыя сутки». Остановился я, посмотрлъ на него, вижу: человкъ не вретъ… И странная мн пришла мысль въ голову, странная и ужасно подлая! Захотлось мн унизить этого человка и посмотрть, что изъ этого выйдетъ…

Досталъ я три рубля, показалъ ему и говорю: «вотъ, говорю, я вамъ отдамъ эти три рубля, если вы встанете на колни и сапогъ у меня поцлуете»… А самъ эдакъ ногу впередъ выставилъ…

…Посмотрлъ онъ на меня, трясутся, вижу, у него губы и поблднлъ весь; подумалъ, подумалъ, вижу, трудно ему, борется… однако, кончилъ тмъ, что опустился на колнки и поцловалъ сапогъ… А я его эдакъ будто нечаянно по носу сапогомъ-то чикъ! — Извини, говорю, не нарочно. Отдалъ ему деньги… Взялъ онъ и говоритъ: «Мужикъ ты»! Такъ это меня взорвало… «А вотъ, говорю, хоть и мужикъ, а деньги-то ты у этого мужика ваялъ да еще и ногу поцловалъ.» — «Мн, говоритъ, жрать нечего. Не я цлую, а голодъ. У меня, говоритъ, жена, дти, мать слпая». — Эка штука, отвчаю, мн кабы и жрать нечего было, такъ я бы и то не сталъ этого длать, что ты сейчасъ сдлалъ… вотъ теб и «мужикъ»… А ты дворянинъ, что ли?.. Плюю я на тебя…

И пошелъ отъ него прочь… Только слышу, догоняетъ онъ меня… Сопитъ, какъ запаленная лошадь.

— На, говоритъ, возьми свои деньги назадъ… Стыдно теб, когда-нибудь будетъ… вспомнишь, мерзавецъ, это. — «Что-жъ, говорю, давай. Я ихъ вотъ на землю брошу, а ты поднимешь». — Подлецъ ты, говоритъ, мерзавецъ. Ты самъ поднимешь… — и швырнулъ деньги на землю. — Нагнулся я, поднялъ и говорю:

— «Задаромъ ногу-то, значитъ, поцловалъ». — Засмялся и пошелъ отъ него прочь. Отошелъ шаговъ десять, оглянулся, стоитъ онъ, смотритъ на меня. Остановился я и крикнулъ ему: — «А жена-то съ дтишками все-таки не жрамши будутъ»!… и пошелъ, не оглядываясь… Хорошъ эпизодецъ, а?..

Онъ замолчалъ и посмотрлъ на насъ. Я ничего не сказалъ, а старикъ подумалъ и сказалъ:

— Нашелъ чмъ хвастать… Подлецъ и есть!