Мытарства

— Конечно!… Ну да, впрочемъ, привычка… Ко всякой вдь подлости привыкнуть можно. Писатель это какой-то нашъ россійскій сказалъ, Достоевскій, кажись… И врно. А я, по правд вамъ скажу, съ дтства самаго, такъ сказать, полюбилъ подлости. Я вотъ до вашего прихода лежалъ здсь, да все и думалъ… Всю жизнь вспомнилъ, чудно! Какія только я штуки раздлывалъ! Да!…

— Вспомнилось мн, напримръ, какъ разъ, давно это было, въ дтств, пошелъ я въ рожь и нашелъ тамъ на меж гнздышко. Не знаю, какая птичка… птенчики въ немъ были, маленькіе такіе, какъ сейчасъ гляжу, пять штукъ, ротики желтенькіе, пищатъ… Посмотрлъ я, посмотрлъ на нихъ, взялъ одного за ноги да и разорвалъ пополамъ… Любопытно!… Другого взялъ, разорвалъ, да такъ со всми и покончилъ… Покончилъ, поклалъ ихъ въ гнздо, отошелъ въ сторону, легъ въ рожь, жду, что будетъ. Прилетла, гляжу, птичка: чирикъ, чирикъ! Нтъ, молчокъ, не отзываются дтки! Скачетъ она около гнзда, чирикаетъ: чирикъ, чирикъ! точно плачетъ… А я гляжу. Гляжу — прилетла другая, и начали они вмст бгать кругомъ гнзда; бгали, бгали… Только вижу: вскочила одна на край гнзда и суетъ въ ротъ птенчику что-то. А у него голова одна только да ротъ раскрытъ, а туловища-то нтъ, оторвано!..

Онъ посмотрлъ на меня, помолчалъ и, почесавъ до колна обнаженную ногу, продолжалъ:

— Варваръ!… А то разъ кошку убилъ, т. е. не убилъ, а такъ только спину ей перешибъ: рыжая такая, помню, кошка сидитъ около дровъ, грется на солнышк… Взялъ я палку, подкрался — разъ ее! Только хрустнуло, хотла было она вскочить, не можетъ. Какъ замяучитъ! И все рвется: побжать хочетъ, а не можетъ: хребетъ я ей перешибъ.

Онъ опять замолчалъ и вопросительно посмотрлъ на меня, ожидая, что я скажу на это. Я молчалъ, думая: зачмъ это онъ говоритъ?..

Онъ вдругъ прищурилъ глаза и, громко засмявшись, сказалъ:

— Глупости я говорю. Не правда ли? И къ чему весь этотъ разговоръ?

— Не знаю! — сказалъ я.

— А потшиться-то, воскликнулъ онъ, — эхъ, синьоръ, надо же вдь какъ-нибудь. Я люблю…

Онъ опять разсмялся, и все лицо его покраснло отъ этого смха. — Слушайте-ка, какую я вамъ исторійку про себя разскажу. Пришло мн на умъ, вспомнилъ я, лежа тутъ. Хотите, — разскажу?

— Говорите, коли не лнь.

— Ладно, посмиваясь, началъ онъ: — Было мн лтъ эдакъ 19-ть… Жилъ я тогда у родителя своего, теперь онъ покойникъ, дай ему Богъ всего хорошаго. Лодырничалъ, жилъ, ничего не длалъ. Надо вамъ сказать, меня отдавали въ науку, да не вышло дло: выгнали за неспособность, а по правд сказать — за лнь. Ну, куда-жъ дться? Явился къ родителю. — «Живи, говорилъ, сукинъ сынъ. Пастухомъ будешь». — Сталъ жить… Надо вамъ замтить, что родитель мой жилъ у одного барина въ имніи управляющимъ… Строгій былъ человкъ, изъ бывшихъ крпостныхъ холуевъ, понятія у него самыя дикія были. Ну, можете представить, какая моя жизнь была. А у барина, надо вамъ сказать, тоже сынокъ былъ въ моихъ-же годахъ и такой-же оболтусъ, какъ и я. Сошлись мы съ нимъ. Научился я отъ него кое-чему. Н-да! Научился! И, видя его жизнь сладкую, озлобился… Думаю: вдь не дурне же я его, а почему-же такая разница? И возненавидлъ я жизнь свою, опостылло мн все какъ-то. Дома на меня никто не обращалъ ни малйшаго вниманія, родитель такъ и звалъ: «лодырь». Можете понять, какъ мое самолюбіе страдало… Терплъ я, сторонился, въ лсъ убгалъ, въ рожь, цлые дни въ лсу проводилъ. Возьму изъ барской библіотеки романъ какой-нибудь и уйду. Особый какой-то міръ у меня сложился, и жилъ я въ этомъ мір одинъ со своими думами. А ихъ, думъ-то, было много, много!..

…Лтомъ мн вообще хорошо было. Любилъ я природу. Да, по совсти сказать, и теперь люблю. И теперь мое заскорузлое сердце дрожитъ, когда я иду одинъ гд-нибудь полемъ, лтнимъ днемъ, жаворонки поютъ. трава шепчется. Да… Ну за то зимой плохо мн было: все дома, уйти некуда, ругань, попреки. И тосковалъ же я!

…И вотъ однажды, какъ сейчасъ помню, было это въ самый крещенскій сочельникъ, ршился я ни больше, ни меньше, какъ покончить съ жизнью… Странно какъ-то было. Точно задумалъ уйти куда-нибудь на прогулку, а не на тотъ свтъ. Да у меня, впрочемъ, все странно! — добавилъ онъ и провелъ рукой по лицу.

— Утромъ ушелъ изъ дому такъ, куда глаза глядятъ, мятель была, втеръ, холодъ. Отошелъ верстъ шесть, не замтилъ какъ, опомнился, посмотрлъ кругомъ, — налво поле, направо кусты оршника. И пришла мн вдругъ, понимаете, мысль сойти съ дороги, отойти шаговъ двадцать и лечь въ снгъ. Схвачу, думалъ, горячку, проваляюсь недлю и капутъ. А когда, думалъ, помирать буду, когда соберутся около меня родные, я имъ и скажу, отчего помираю. Нате, молъ, вамъ!..

…Ну ладно, такъ я и сдлалъ. Отошелъ съ дороги въ сторону, снялъ полушубокъ, снялъ куртку, поднялъ рубашку и легъ въ снгъ лвымъ бокомъ. И вотъ, когда легъ, то вдругъ подумалъ, что это я такъ себ только длаю, т. е. тшу себя, и что это ничего не значитъ, и что не простужусь я.