Мытарства

Онъ замолчалъ, запустилъ об руки за пазуху грязной рубахи, поскребъ тамъ ногтями, морщась и хмуря брови, и опять спросилъ:

— На улиц какъ, холодно?..

— Холодно.

— Гм! А я вотъ лежу здсь одинъ… скучища, не спится. Васъ тамъ на полу обсыпятъ. Если хотите, я могу потсниться, на койк двоимъ мста хватитъ…

— Зачмъ же, — сказалъ я, — все равно…

Мы замолчали гд-то въ углу заскребла мышь, въ корридор закашлялъ дежурный…

— И чортъ знаетъ, для чего эдакая тварь на свтъ произведена?! — воскликнулъ онъ вдругъ такъ неожиданно и громко, что я вздрогнулъ.

— Какая тварь?

— Вши!..

— Отъ Бога на пользу она! — глухо и глядя въ полъ, произнесъ мой старикъ.

— Вша-то?..

— Живешь хорошо — нтъ ея, — продолжалъ старикъ, — а напала на тебя тоска, и она тутъ. Откуда взялась, а?

— Отъ Бога? — насмшливо произнесъ рыжій.

— Все отъ Бога… А то отъ кого-жъ?

— Какая же отъ нея польза-то?

— А та и польза — не зазнавайся! Знай, значитъ, что тебя во всякое время вша сть можетъ…

— А умремъ — черви съдятъ! — засмялся рыжій, — такъ, что ли?!

— А умремъ — черви съдятъ! — подтвердилъ старикъ, — это врно… Такъ и надо нашему поганому тлу, чтобъ его и заживо, и замертво всякая нечисть ла… Душа нужна! — добавилъ онъ, помолчавъ.

— Душа? — переспросилъ рыжій и, тоже помолчавъ, добавилъ:- Ты кто?

— Я?.. Человкъ, аль не видишь?

— Вижу — человкъ изъ какихъ?.. Кто? Званіе твое?.. Мужикъ, мщанинъ? Кутейникъ?..

— Такой же, какъ и ты, полевой дворянинъ, — сказалъ старикъ и началъ снимать съ себя рваное пальто. — Спать пора, сказалъ онъ, — ложись-ка, землячокъ, намъ съ тобой утромъ идти надо: заправляйся, отдыхай.

— Не хочется что то! — сказалъ я.

— Что такъ? спросилъ старикъ и, взглянувъ на меня, добавилъ, — аль скучно?

Я промолчалъ.

— А ты не скучай. Брось! Э, милый, милый, чего въ жизни не бываетъ. Да, поживешь — узнаешь. Умный пшкомъ ходитъ, дуракъ въ карет здитъ… Да!

— А ты умный? — сказалъ рыжій, длая папироску.

Старикъ ничего не отвтилъ и, вставъ, началъ молиться Богу въ уголъ, гд висла маленькая икона.

— «Къ теб пречистей Божіей Матери азъ, окаянный, припадая, молюся, — громко читалъ онъ, крестясь и кланяясь: вси, Царице, яко безпрестанно согршаю, прогнвляю Сына Твоего и Бога моего, — онъ опустился на колни и голосомъ, въ которомъ дрожали слезы, продолжалъ: — И многожды аще каюся, ложь предъ Богомъ обртаюся, и каюся трепеща, неужели Господь поразитъ мя».

— Святъ мужъ, брось! — сказалъ рыжій, лежа навзничь и пуская дымъ въ потолокъ. — И безъ тебя тошно! Брось, вотъ заявился! Что онъ изъ духовныхъ, что ли? — обратился онъ ко мн,- монахъ, что ли, какой?

Я промолчалъ. Старикъ, не обращая вниманія на его слова, продолжалъ молиться. Слова молитвы звучали странно въ этой тухлой, загаженной каморк.

— Что за человкъ? — думалось мн,- какая его жизнь?..

Окончивъ молитву, онъ молча, не глядя на насъ, разостлалъ на полу пальто, снялъ съ ногъ холодные съ короткими голенищами сапоги, оглядлъ подошвы, размоталъ подвертки и, подложивъ все это подъ голову, кряхтя и вздыхая, легъ на бокъ лицомъ къ двери.

— А вы? — спросилъ рыжій.

— Я… я посижу.

— Вы курите?..

— Курю.

— Не угодно ли?

Онъ далъ мн окурокъ и легъ опять на бокъ.

— Тоска! — сказалъ онъ, — смерть! Не спится. Скорй-бы разсвтало… Лзетъ въ голову всякая чертовщина!..

— А вы давно здсь? — спросилъ я.

— Да вотъ уже третьи сутки.

— А отсюда куда-же васъ? — спросилъ я.

— Куда? Да не знаю еще, не намтилъ.

— То-есть какъ — не намтилъ?

— Да такъ, мн вдь все равно. Куда захочу, туда и отправятъ. Я, напримръ, сюда попалъ изъ Романова. Ну, а теперь думаю куда-нибудь подальше… на югъ… Меня, понимаете, изъ города въ городъ перевозятъ на казенный счетъ, какъ министра путей сообщенія. Гораздо лучше, чмъ пшкомъ ходить.

— Да какъ-же вы это устраиваете?

— Да очень просто: вру. Я, напримръ, родомъ изъ… впрочемъ, откуда я родомъ, это для васъ все равно. На какой мн чортъ, спрашивается, родина? Что я тамъ не видалъ? Что буду длать?.. Паспорта у меня нтъ. Почемъ знаютъ, откуда я, — изъ Ржева или изъ Старицы? Скажу старицкій мщанинъ, — меня туда… Являюсь. «Ты кто?» — Такой-то и такой-то. — «Ты здшній?» — Нтъ. «Какъ же ты, подлецъ, означался здшнимъ, а?» — Молчу. — «Откуда же ты, подлецъ?» Изъ Блозерска. — «Отправить его, сукина сына, въ Блозерскъ! Чортъ съ нимъ! Не держать же здсь»… Чудно вдь, а?

— Чудно, дйствительно.

— Теперь зимой ходить подлая самая штука, — продолжалъ онъ, перевертываясь навзничь, — идешь полемъ гд-нибудь, одяніе плохое, втеръ, холодно, сро, глухо, противно! «Нтъ въ отчизн моей красоты. Все намеки одни да черты, все неясно, не кончено въ ней, начиная отъ самыхъ людей»… Тоска! Идешь и думаешь, думаешь, думаешь!… Гадко!..

— Да и такъ-то тоже не весело, — сказалъ я, оглядывая его.

Онъ подумалъ что-то и, усмхнувшись, сказалъ: