Мытарства

Впереди насъ, кряхтя и охая, тоже шла тройка. Въ корню, — здоровый и широкоплечій, бородатый мужикъ, а на пристяжк слва — рыжеволосый, съ распухшей щекой и подбитымъ глазомъ парень, а съ правой стороны — высокій татаринъ, одтый въ собственный костюмъ… Татаринъ этотъ, какъ оказалось, былъ человкъ веселаго нрава. Звали его Абдулка. Вертя жерновъ, онъ кричалъ что-то на своемъ непонятномъ для насъ язык, прыгалъ, скакалъ, держалъ голову на бокъ, какъ заправская пристяжная, ржалъ, подражая лошади, и вообще «чудилъ», потшая и развлекая насъ.

Но мн, да и вообще всмъ намъ, было не до смха. У всхъ, кажется, была одна и та же мысль: поскорй бы прошелъ часъ и дали бы отдохнуть.

— Ходы! Эй, ходы, ходы! — оралъ татаринъ. — Но-о-о, робатушка!… О-го-го!..

Вертясь кругомъ, мы подняли съ полу пыль, которая лзла въ ротъ и носъ… Скоро стало темнть. Мельникъ зажегъ лампочку и повсилъ ее на стн. При этомъ слабомъ, трепетномъ освщеніи, картина получилась какая-то фантастическая. Художникъ, который бы перенесъ на полотно эти срыя стны, полусвтъ, пыль, насъ, согнувшихся, налегающихъ на лямки, наши разнообразныя, злыя, жалкія, потныя лица, — могъ бы смло разсчитывать на успхъ…

Прошелъ часъ… Усталые и злые, мы, толкаясь въ дверяхъ, бросились въ первое отдленіе отдыхать. На наше мсто впряглись въ лямки другіе двнадцать человкъ… Усвшись около топившейся печки, мы потребовали у мельника платы за трудъ — курить… Онъ свернулъ дв собачьихъ ножки и, подавая намъ, сказалъ:

— Курите, братцы, на шестерыхъ по крючку!

Мы раздлились на два кружка и встали по шести человкъ въ каждомъ. Молодой, худощавый парнишка, досталъ изъ печки уголь, зажегъ папироску и, жадно затянувшись, стараясь глотать дымъ такъ, чтобы ни одна капля его не пропадала даромъ, передалъ сосду. Сосдъ глотнулъ и передалъ слдующему. Когда, такимъ порядкомъ, папироска обошла всхъ и очутилась снова у того, который закуривалъ, отъ нея остался только небольшой окурокъ…

— Ну, други, — сказалъ парнишка, разглядывая его, — какъ быть? хватитъ на всхъ еще по разу, аль нтъ?

— А ты соси да другимъ давай! — сказалъ угрюмый чернобородый мужикъ. — Неча его даромъ-то жечь. По затяжк, надо быть, хватитъ, — добавилъ онъ

Парнишка поглядлъ на окурокъ и потянулъ изъ него такъ, что провалились щеки. Угрюмый мужикъ схватилъ его за руку и крикнулъ:

— Ты что-жъ это, дьяволъ, одинъ хошь слопать, а?!.

— На, чортъ!. жри, — тяжело переводя духъ и передавая ему окурокъ, отвчалъ парнишка, — хватитъ и теб… Испугался, идолъ!..

Покуривъ, мы услись около печки отдыхать. Татаринъ Абдулка, кривляясь и длая смшныя рожи, сталъ уморительно разсказывать про свои похожденія. Намъ въ особенности нравились его разсказы про толстыхъ женщинъ… Чортъ знаетъ, какія подробности передавалъ онъ своимъ ломаннымъ языкомъ. Невозможно было слушать его безъ смха. Смялись вс, смялся даже серьезный мельникъ… Разсказчика, въ вид поощренія, ругали, называли чортомъ, дьяволомъ. татарской мордой, — все это онъ принималъ, какъ должное, съ видимымъ удовольствіемъ, точно актеръ, которому неистово апплодируютъ въ театр…

Подъ его росказни мы не замтили, какъ прошелъ часъ, и опять надо было идти вертть жерновъ…

Эта египетская работа, съ часовыми передышками и съ платой за нее глоткомъ вонючаго дыма для того лишь, чтобы на минуту одурть, — тянулась до вечера. Подъ конецъ насъ угостили мутной, съ чернымъ отстоемъ на дн кружекъ, «цыкой» и такимъ же порядкомъ, какъ привели сюда, пересчитавъ и провривъ, погнали снова въ камеру.

На лстницахъ и по корридорамъ везд ярко горли огни. Намъ пришлось проходить мимо камеры для привилегированныхъ. Тамъ было свтло и чисто. Стояли кровати съ блыми подушками и съ байковыми срыми одялами. какой-то благообразный господинъ съ рыжеватой клинообразной бородкой, похожій на Сенкевича, сидлъ за столомъ и кушалъ чай — съ блой французской булкой… Когда мы проходили мимо двери, онъ поднялъ голову и, прищурившись, поглядлъ на насъ, изобразивъ на лиц какую-то брезгливую и презрительную гримасу.

— Ишь, дьяволъ, — сказалъ одинъ изъ насъ, — чай жретъ съ булкой: не нашъ, братъ…

— Имъ везд хорошо, чертямъ! — отвтилъ на это угрюмый чернобородый мужикъ, — Жуликъ, небось, а кто я?.. баринъ!… тьфу!… разтудыть ихъ всхъ-то!..

— Бдному везд одна честь, — сказалъ еще кто-то:- въ зубы да въ морду…

— Н-н-н-да! — подтвердилъ четвертый, — дла… дла божьи, судъ царевъ… о-хо-хо!… Видно, братцы, когда издохнемъ, тогда отдохнемъ…

— Проходи, проходи! — крикнулъ надзиратель, отворивъ дверь въ камеру, — живо!… Ну, поворачивайся ты, чортъ большой!… Жулье несчастное!… подохнуть бы вамъ… надоли до смерти!..

XVII

Насталъ, наконецъ, день отправки этапа въ Москву.

Утромъ подняли насъ рано — часу въ четвертомъ. Отправлявшаяся партія была огромная, человкъ въ пятьсотъ. Всхъ надо было проврить по спискамъ, переписать, раздать на дорогу пайки хлба. Время за этимъ дломъ шло безконечно долго.