Мытарства

Онъ подумалъ, помолчалъ, потеръ рукой лобъ, какъ бы припоминая, и началъ:

   «Вс струги, построясь рядомъ,
   Покидаютъ вмст берегъ,
   И, окинувъ силу взглядомъ,
   Говоритъ епископъ Эрикъ».

Онъ поднялъ об руки, точно «владыко», благословляющій народъ, и, подержавъ ихъ такъ нсколько времени, вдругъ опустилъ, точно бросилъ что, и заоралъ:

   «Съ нами Богъ! склонилъ къ намъ пана
   Пренодобнаго Егорья,
   Разгромимъ теперь съ нахрапа
   Все славянское поморье»!..

Оралъ онъ, махая руками и дико вращая глазищами… Странно и жалко было глядть на него.

— Вдь вы кто? — началъ онъ, помолчавъ:- вы вс, собственно говоря, свиньи, скоты… вамъ бы только нажраться. А я… я — жрецъ!… Вы счастливые скоты, потому что вы глупы, а у меня огонь божественный горитъ въ груди!… Я — артистъ. Я видалъ лучшую долю, я…

— «Природа, мать, — закричалъ онъ опять дикимъ голосомъ, — когда-бъ такихъ людей, — онъ ударилъ себя въ грудь, — ты иногда ни посылала міру, заглохла-бъ нива жизни»! Пошли вы прочь отъ меня! — закричалъ онъ рыдающимъ голосомъ, — безчувственныя дубины!. Умираю вдь я, дьяволы! Прочь!..

— Чудакъ! — сказалъ кто-то.

— Лается тоже, сволочь! — сказалъ другой.

— Арестанты вы, несчастные!… Сволочи! — оралъ, между тмъ, на всю камеру какимъ-то дикимъ, тоскливымъ голосомъ полоумный чтецъ стиховъ…

XVI

На другой день, часу въ одиннадцатомъ, посл обда (обдали мы рано), пришелъ въ нашу камеру какой-то чернобородый, при фартук, въ полушубк, обсыпанномъ мучной пылью, человкъ и сказалъ:

— Ну, кто на мельницу?.. Кто не пойдетъ ли?

Пять человкъ арестантовъ подошло къ нему.

— Мы пойдемъ! — сказали они.

— Ну, а еще кто? — спросилъ онъ и взглянулъ на меня. — Ты, длинный, не хошь ли, а?..

— А что длать? — спросилъ я.

— Увидишь!… муку молоть… покуришь за это, цыки попьешь…

— Можно! — сказалъ я, заинтересовавшись его предложеніемъ и радуясь, что хоть на время выберусь изъ этой клтки куда-то въ другое мсто и проведу безконечно долго тянувшееся время не праздно, а за работой.

— Сколько васъ? Шестеро… Ну, идемте.

Надзиратель отперъ дверь, и мы пошли за человкомъ въ полушубк по лстниц внизъ. Внизу, около запертой двери, стоялъ солдатъ и караулилъ человкъ двадцать арестантовъ, поджидавшихъ, какъ оказалось, того человка, который привелъ насъ.

— Вс, что ли? — спросилъ солдатъ отъ двери.

— Вс! — отвтилъ человкъ въ полушубк.

— Что-жъ мало?..

Человкъ въ полушубк засмялся и сказалъ:

— Небось, не кашу жрать!… Ну, становись по порядку! — крикнулъ онъ намъ, — одинъ за другимъ!..

Мы построились. Онъ прошелъ вдоль всей линіи, пересчиталъ насъ, дотрагиваясь до каждаго рукой, и посл этого веллъ отворять дверь.

Солдатъ загромыхалъ засовомъ, отперъ дверь и, ставъ на порог, крикнулъ:

— Маршъ по одному!..

Мы по одиночк начали выходить на дворъ.

Стоявшій у двери солдатъ хлопалъ каждаго изъ насъ по спин и громко считалъ: разъ, два, три…

Когда вс мы вышли на дворъ, человкъ въ полушубк снова наскоро пересчиталъ насъ и веллъ идти за собой. Пожимаясь отъ холода, плохо одтые, безъ шапокъ, мы тронулись за нимъ. Идти пришлось не далеко… Онъ подвелъ насъ къ какому-то зданію, похожему съ виду на сарай, въ который ставятъ въ богатыхъ барскихъ имніяхъ экипажи, и, введя туда, сейчасъ же наглухо заперъ дверь…

Въ сара было полутемно, сыро и пахло мукой. Прямо противъ двери, на противоположной сторон, стояла печка. Въ печк горли, потрескивая, дрова… Направо отъ двери стоялъ столъ, а на немъ жестяной чайникъ и нсколько штукъ блыхъ кружекъ… Налво была дверь, ведущая въ другое помщеніе, гд былъ устроенъ «приводъ» или «воротъ», посредствомъ котораго вертлся жерновъ. Мсто же, гд засыпались зерна и сбгала по желобку мука, было устроено въ первомъ отдленіи около двери.

Приведшій насъ человкъ выбралъ изъ насъ одного круглолицаго, румянаго парня, назначилъ его «засыпкой», а намъ сказалъ:

— Становись, братцы, за дло. Посмнно… Двнадцать человкъ на смну, по трое къ ваг… Часъ провертите — отдыхъ… курить… Другая смна встанетъ… Ну, маршъ.!.

Мы, двнадцать человкъ, по его приказанію вошли вь помщеніе, гд находился «приводъ», и запряглись въ лямки по трое, какъ онъ выразился, къ каждой «ваг».

— Ну, съ Богомъ!… Ходи веселй!..

Мы налегли на лямки и тронулись.

Затрещали шестеренки, заскрипли «ваги», затрясся полъ.

— Эй!… гопъ! но, но!… налягъ!… но, родные! — закричалъ на насъ, точно на лошадей, человкъ въ полушубк,- пошелъ!.. не бось!..

Сдлавъ три или четыре круга, я почувствовалъ, какъ у меня въ груди спирается дыханіе и трясутся ноги, — до того трудно и тяжело было вертть этотъ проклятый жерновъ!..

Меня, какъ человка высокаго роста, запрягли въ корень, а на пристяжку «поддужныя» съ обихъ сторонъ попались какіе-то истомленные, лтъ по 18-ти, парнишки. Об эти пристяжки, согнувшись, тяжело дыша и глядя въ землю, перли впередъ, а ихъ перло назадъ… Досадно и жалко было глядть на нихъ.