Мытарства

— Ну то-то же! Да мало ли, — началъ опять рыжій, — что со мной бывало и что я продлывалъ, пока не попалъ на свою настоящую точку… Я давеча говорилъ вамъ, — обернулся онъ ко мн,- что у меня отецъ строгій былъ, бывшій крпостной… Понятія у него самыя дикія были. Хамъ, однимъ словомъ, съ ногъ до головы, царство ему небесное, не тмъ будь помянутъ. Жилъ я у него лтъ эдакъ до двадцати трехъ и надолъ ему до смерти… Видитъ онъ, что я длать ничего не хочу, а только книжки читаю, да барина изъ себя корчу, прогналъ меня. Говоритъ: «Ступай отъ меня ко всмъ чертямъ. Не стану я тебя держать… Добывай себ хлбъ. Можетъ, узнаешь, какъ люди живутъ, очухаешься». Далъ мн деньжонокъ и того… выставилъ! — «Ищи, говоритъ, мсто. Люди ищутъ, находятъ». — Ну, отправился я въ Москву, кое-какіе знакомые были, просить сталъ. Пріискали мн мсто, въ магазинъ къ купцу одному. Сталъ я жить, приглядываться. И скоро постигъ купца этого! Понравился ему. Полюбилъ онъ меня… Стали у меня деньжонки водиться. Одлся франтомъ, водочку сталъ попивать, мста разныя эдакія узналъ, вошелъ во вкусъ… Прожилъ годъ, совсмъ привыкъ, въ выручку сталъ лазить… Умлъ скрывать. Хозяинъ во мн просто души не чаялъ. — «Честный ты, говоритъ, Мишутка, парень». — Ладно, думаю, честный!… Разъ, помню, у насъ разговоръ былъ… Онъ говоритъ: «Вотъ мн, это ему-то то есть, люди за добро зломъ платятъ. Не одинъ разъ такъ было». А я, понимаете, такое удивленное лицо сдлалъ и спрашиваю: — «Да неужели, Иванъ Петровичъ, такіе люди есть? Господи, да какъ же это за добро зломъ?!» — «А ты, думаешь, какъ? Эхъ ты, говоритъ, Емеля, простота!» и по плечу меня похлопалъ. «Жизни ты, братъ, не знаешь, простъ! Материно молоко на губахъ не обсохло»… Слушаю я его, разиня ротъ. А онъ-то, дурья голова, передо мной распинается. Эхъ ты, думаю, скотина, дуракъ! — Ну, ладно, такъ и жилъ я. Знакомство у меня завелось и, между прочимъ, одна сваха, т. е., собственно говоря, и не сваха, а прямо-таки сводня. Познакомился я съ ней, и вотъ тутъ у меня романъ затялся… Пошло все къ чорту, и свихнулся я. Объ этомъ вотъ я вамъ и разскажу сейчасъ… Хотите?.. Ддъ, хошь, а?..

— Болтай ужъ, коли затялъ! — отозвался старикъ и добавилъ: — ври, Емеля, твоя недля!

— Я. братъ, не вру, а правду говорю. Ну ладно. Слушайте.

Онъ опять слъ, прислонившись спиной къ стн, и заговорилъ

XX

— Есть россійская гадкая поговорка: «деньги не Богъ, а милуютъ больше»… Въ большой мод эта поговорка. Вотъ, соображаясь, такъ сказать, съ этой поговоркой, я и жилъ, т. е. исключительно жилъ для денегъ… выше и лучше ихъ для меня ничего не было… Хорошо-съ. И вотъ, когда у меня такія понятія были, сошелся я съ двушкой, впрочемъ, даже и не съ двушкой, а съ двочкой, ей еще и шестнадцати не было… Сваха-то та, про которую говорилъ, свела меня съ ней… Стоило мн это удовольствіе рублей… ну, десять, т. е. свах въ зубы за хлопоты.

…Помню все это дло въ праздникъ было, на Рождеств, на третій, кажется, день. Былъ я у свахи въ гостяхъ съ товарищемъ; ну, пили, много пили и вдругъ, понимаете, приходитъ эта двушка… все это сводня раньше подстроила. Просилъ я ее. Робкая такая, вижу, двушка… краснетъ… жмется, говорить боится… А хорошенькая, прелесть! Упросилъ я ее посидть съ нами… винца предложилъ… Не хочетъ… приставать сталъ выпить… И сводня говоритъ: «Да выпей, говоритъ, Груня!… Рюмочку-то ужъ авось ничего… Обручъ съ тебя отъ нея не соскочитъ» — «Да я, отвчаетъ, не пила отъ роду.»- «Ну что-жъ такое, а ты выпей, не хорошо ломаться передъ кавалерами».

Послалъ я кухарку за портвейномъ, за виноградомъ, вообще за лакомствомъ… и, понимаете, ухитрился ей въ рюмку портвейну водки влить на половину. Выпила она, выпила потому, что боялась не выпить. — «Какъ же, молъ, вдь просятъ». — Есть такія натуры и среди нашего брата мужчинъ, которые отказаться не могутъ… безхарактерность это, что ли?.. Ну-съ, выпила она и того, готова, опьянла… Много ли ей, цыпленку, надо. Я еще подлилъ… «Чокнемтесь, говорю, за того, кто любитъ кого». Эдакой вдь саврасъ былъ!… Она только смется и розовенькая такая сдлалась — чудо! Выпили еще… Сдлалась она совсмъ готова. Шепчетъ мн сваха въ ухо, какъ злой духъ: — «Теперь ваше дло, не звайте»!… Поднялся я съ дивана и говорю: пойдемъ теперь, Груня, въ манежъ. — «Ахъ, что вы, говоритъ, стыдно». — Надлъ я на нее безо всякихъ разговоровъ пальтишко ея старенькое, взялъ за руку, вывелъ на улицу, нанялъ извозчика и того… въ номера…

Проснулся по утру, гляжу: сидитъ она на кровати, голову руками обхватила и рыдаетъ, волоса у ней, какъ ленъ, растрепались, а тло все такъ ходуномъ и ходитъ. — Объ чемъ ты? — спрашиваю.