Мытарства

— Вонъ въ томъ лсу, — указалъ мужикъ кнутовищемъ, — мы васъ ссадимъ… Мы отсель дрова возимъ на фабрику… Чай, жрать хочешь? — обратился онъ опять ко мн и, ударивъ еще разъ по лошаденк кнутомъ, продолжалъ, — погодика-сь, бабы, чай, мн наклали лепешекъ… Гд мшокъ-то?.. А, чтобъ те пусто было! Вотъ онъ гд — подо мной…

Онъ развязалъ мшочекъ и досталъ изъ него дв лепешки, испеченныя съ мятой картошкой.

— Нака-сь, прими Христа ради, — сказалъ онъ, — поправься!… Чай, кишка кишк шишъ кажетъ…

Я взялъ и, отломивъ, сталъ сть… Солдатъ сидлъ и косился на меня, глотая слюни… Я видлъ, что ему хочется лепешки, а спросить совстно.

— Не хошь ли? — сказалъ я, подавая ему кусокъ.

— шь самъ-то, — сказалъ онъ и отвернулся, — что тебя обижать-то!..

— Да на! — опять сказалъ я, — съ меня хватитъ.

— Нешто кусочекъ. — Онъ взялъ кусокъ. — Спасибо! Признаться, — обратился онъ къ мужику, точно извиняясь, — пость хотца… Чаемъ однимъ живемъ… а что чай — вода.

— Понятное дло, — согласился мужикъ и, подумавъ, сказалъ, — я вамъ, пожалуй, еще дамъ одну… шьте на здоровье… съ меня хватитъ… дунъ-то я не ахти какой…

Онъ досталъ еще одну и далъ намъ

— Ну, вотъ и пріхали, — сказалъ онъ, възжая въ лсъ. — Слзать вамъ.

Мы слзли. Мужики похали шагомъ и, свернувъ съ большака въ сторону, скрылись въ лсу… Мы пошли дальше.

XXVIII

Лсомъ было идти хорошо, и мы прошли его скоро. За лсомъ дорога пошла между кудрявыхъ, старыхъ, развсистыхъ березъ, насаженныхъ по обимъ сторонамъ. Мы шли, точно по алле какого-нибудь стариннаго барскаго сада. Дорогу успли наздить и идти было легко, тмъ боле, что насъ подгонялъ морозъ, больно пощипывая за лицо и скрипя подъ ногами.

Пройдя верстъ восемь, — до деревни, гд былъ трактиръ, мы попросили солдатъ купить хлба на оставшійся гривенникъ и, отдохнувъ за деревней, около овина, на омет соломы, тронулись дальше.

Солнце стало спускаться, холодъ усилился. Мы торопились, разсчитывая придти въ городъ засвтло. Мысль, что скоро будетъ конецъ нашимъ мытарствамъ, подгоняла насъ.

— Скоро придемъ, ребята, — сказалъ солдатъ, — недалеча… верстъ пять… Вотъ взойдемъ на лобокъ, и городъ видно.

— Слава Теб, Господи! отвтилъ старикъ. — Семенъ! — обратился онъ ко мн, - знакомыя мста… чай, бывалъ здсь?.. Что не веселъ, головушку повсилъ, а?..

Я молчалъ и думалъ, какъ, на самомъ дл, я заявлюсь къ своимъ… Я зналъ, что невеселая готовилась мн встрча… На душ было такъ тоскливо, что хоть бы вернуться и идти назадъ, опять снова голодать, холодать, валяться гд-нибудь подъ нарами и знать, что ни кругомъ, ни около нтъ никого, кто бы сталъ «пилить» и читать житейскую, азбучную мораль на тему не «упивайтеся виномъ» и т. п.

— Ну, вотъ и городъ, — сказалъ * солдатъ, — эвонъ!..

Въ лощин, версты за дв отъ насъ, раскинулся городишко. Лучи заходящаго солнца играли на церковныхъ крестахъ. Въ собор звонили къ вечерн. Звуки большого колокола, тяжелые и рдкіе, медленно плыли и таяли въ холодномъ воздух.

Старикъ снялъ картузъ и перекрестился.

— Слава Теб, Создателю, — сказалъ онъ, — пришли! живы остались… Ну, а теперь что будетъ, увидимъ…

Мы вошли въ городъ.

Длинная, пустынная улица, съ почернвшими, занесенными снгомъ домишками, тянулась передъ нами. Мы торопливо шли по средин ея. Рдкіе пшеходы останавливались и глядли на насъ, долго провожая глазами. Изъ подъ воротъ то и дло выскакивали собаки и съ лаемъ кидались на насъ. Какой-то, возвращавшійся изъ города домой, пьяный мужикъ, весь черный, какъ негръ, очевидно, угольщикъ, поровнявшись съ нами, обругалъ насъ на всю улицу матерно и долго смялся, остановивъ лошадь, намъ вслдъ, находя въ этомъ, должно быть, какое-то особенное удовольствіе.

Чмъ дальше шли мы, тмъ все больше и больше попадалось людей… Иные изъ нихъ качали головами и показывали на насъ пальцами… Бабы останавливались и глядли, разиня ротъ, съ такимъ напряженно-дурацкимъ выраженіемъ удивленія, на лиц, что, казалось, глядятъ он не на людей, а на какихъ-то чудовищъ со звриными головами.

Какой-то лавочникъ, здоровый и красный, одтый въ короткій пиджакъ, перевязанный по брюху краснымъ кушакомъ, увидя насъ, подперъ руки въ боки и закричалъ:

— Господамъ-съ… съ прибытіемъ-съ… честь имю кланяться… все ли здоровы-съ!… Го, го, го! — заржалъ онъ на всю улицу.

Съ котомкой за плечами, горбатый и худой мужикъ, поровнявшись съ нами, подалъ старику монету и, снявъ шапку, перекрестился на церковь…

Все это — удивленіе прохожихъ, и пьяный угольщикъ, и толстый лавочникъ, и подавшій копйку мужикъ — дйствовало на меня удручающе. Я шелъ, мысленно моля Бога, чтобы вся эта срамота и униженіе кончились поскоре.

Наконецъ, все это кончилось. Солдаты подвели насъ къ желтому, облупившемуся, мрачному зданію и, обколотивъ объ ступеньки съ валенокъ снгъ, ввели насъ въ холодныя, полутемныя сни. Въ сняхъ, прямо передъ нами, была дверь, а надъ дверью надпись, по зеленому полю блыми буквами: «Тюрьма».

— Неужели опять въ тюрьму? — съ ужасомъ подумалъ я, прочитавъ эту надпись.