Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Существующий учебник и составленная по нему «Программа» значительно отличались от прежней «Риторики» Кошанского. Так, в разделе «Теория прозы» предусматривалось ознакомление учеников с выводами философских, исторических, юридических, политических и филологических наук, предписывалось изучение видов энциклопедий, периодических изданий, сочинений и способов изложения в их жанровом разнообразии (рассуждение, монография, лекция, путешествие; монологическое, диалогическое и эпистолярное изложение), сведений об историках, формах исторических повествований.

Содержание программы позволяет установить структуру учебника, по которому Чернышевскому приходилось вести уроки, однако судить по ней о его отношении к учебнику нельзя. По свидетельству мемуаристов, он постоянно выходил за пределы официальной программы, особое внимание уделяя освещению исторических фактов, не полагаясь на осведомлённость учителя-историка и проделывая непредусмотренные учебниками экскурсы в историю.[569] Увлекшись однажды объяснением политической борьбы во Франции, он, ко всеобщему восторгу учеников, нарисовал план заседаний Конвента с указанием мест, занимаемых членами каждой из партий. Вскоре после этого «по городу прошли толки, что Чернышевский проповедует революцию».[570] «Крепостное право, суд, воспитание, религия, политические и естественные науки и т. п. темы, о которых было запрещено рассуждать даже в печати, – писал Ф. В. Духовников, – были предметами бесед его с учениками не только в классе, но и вне его».[571] Опираясь на живые свидетельства, Ф. В. Духовников передал редактору «Русской старины» М. И. Семевскому в 1891 г. следующие сведения, не включённые в мемуарные очерки о Чернышевском. «Н. Г. беседовал в классе с учениками и читал им много такого, о чём не следовало бы сообщать. Так он читал в классе „Запутанное дело” Щедрина, известное письмо Белинского к Гоголю, „Деревню” Пушкина и др., сопровождая чтение своими комментариями».[572] Чернышевский, как это подтверждают источники, очень серьёзно смотрел на проблему воспитания юношества и приложил немало сил для «развития тех, – он писал об этом в цитированном выше письме к Михайлову, – кто сам ещё не дошёл до того, чтобы походить на порядочного молодого человека».

На первых порах гимназическое начальство не препятствовало ему в его педагогических новациях. Благодаря составленной Чернышевским «Программе риторики и теории прозы» Саратовская гимназия чаще, чем обычно, фигурировала в официальной переписке округа, и её дирекция дождалась, наконец, начальственного благоволения. В отчёте, составленном по результатам экзаменов в июне 1852 г., директор и инспектор гимназии расточали в адрес Чернышевского самые лестные эпитеты. «Можно сказать, что учитель Чернышевский, – докладывали они попечителю округа, – употреблял все усилия исправить прежние недостатки» (имелись в виду, конечно, недостатки преподавания Ф. П. Волкова), «ответы учеников были очень отчётливы, видно было, что учёный преподаватель преимущественно старался научить их уметь отличить лучшее в сочинениях и, знакомя с классическими образцами словесных произведений во всех родах поэзии и прозы, сделать им известным писателя не по имени только, а по самим его произведениям и, тем по возможности образовавши его вкус, пробудить собственное стремление к изучению всего лучшего и самоусовершенствованию». Правда, знания учеников в славянском языке «не так удовлетворительны», потому что учитель «употребил большую часть усердия и деятельности» на преподавание словесности, но «при хороших его познаниях в славянском языке исправит и этот недостаток». «Учитель Чернышевский, – писали его начальники в заключение, – при знании своего предмета и усердии умел внушить ученикам любовь и уважение к предмету; ему можно сделать замечание за то, что много доверяет внимательности учеников в классах и прилежанию вне их».[573] В общем годовом отчёте за тот же год читаем: «Из чиновников и преподавателей дирекции по усердию своему, способностям и успехам преподавания заслуживают внимания начальства в гимназии: законоучитель священник Смирнов, старшие учители: Бауер, Ефремов, Колесников и Чернышевский».[574]