Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Учебная нагрузка Чернышевского составляла 12 уроков в неделю, по три урока в IV–VII классах. Один из трёх уроков в IV–V классах отводился на изучение славянского языка. В 1851/1852 учебном году он вёл дополнительно уроки французского языка в V классе, а в следующем году – в VII классе (три урока в неделю). Продолжительность урока – час с четвертью. В день гимназисты имели четыре урока с получасовым перерывом после первых двух. Таким образом занятия продолжались с 9 утра до половины третьего пополудни. Из сохранившегося экземпляра расписания учебных занятий в Саратовской гимназии за 1852/1853 учебный год видно, что Чернышевский располагал только одним свободным днем – вторником, самым загруженным была среда: в четверг – два урока, в остальные дни – по три урока.[556]

Преподавание русской словесности до Чернышевского велось в гимназии настолько неудовлетворительно, что директор и инспектор вынуждены были заявить об этом в официальном отчёте по итогам 1850/1851 учебного года. Предшественник Чернышевского Ф. П. Волков вёл свой предмет с 1827 г. и за 13 лет практики старался не выходить за пределы «Общей риторики» (1818) и «Частной риторики» (1832) Н. Кошанского. По воспоминаниям его бывшего ученика В. И. Дурасова, Волков «предмет свой знал хорошо, но принадлежал, что очень естественно, к отжившей псевдоклассической школе <…> О Пушкине отзывался, как о писателе, тратившем свой талант на „пустяки”. Лермонтова называл просто мальчишкою-забиякою, а Гоголя – писателем грязным и циничным. О Тургеневе, Некрасове, Гончарове <…> мы ничего не слышали с учительской кафедры. Статьи Белинского были до поры до времени совершенно нам неизвестны».[557] Пристрастие учителя к классической литературе и отрицание современной пришлось по вкусу очень немногим его воспитанникам. В частности, поэт и переводчик Э. И. Губер вышел из его школы. В стихотворениях Губера современники находили «ум и образованность», «хорошо обработанный стих», и «признаемся, – писал Белинский в 1845 г., – очень мало заметили поэтического таланта, чтоб не сказать, – совсем не заметили его».[558] Педагогические привязанности Волкова разделял временно заменявший его И. Ф. Синайский, который также слепо следовал учебнику Кошанского. «Что мне ваши Лермонтовы, Пушкины – болваны, дрянь, – говорил он ученикам. – Вот Софокл, Аристофан, Хемницер, Капнист, – вот это писатели, этих советую читать».[559]

Бывший учитель словесности «считал достаточным, – писали в отчете Мейер и Ангерманн, – чтобы познания учеников ограничивались одним только изучением учебников риторики и пиитики. Для прочтения „Риторики” Кошанского не много нужно времени и труда; следовательно, г. преподавателю предстоит полная возможность познакомить учащихся с образцами лучших наших писателей и критическим разбором их творений. Из русской литературы успехи учеников седьмого класса средственны. Руководство, употребляемое при преподавании, кратко, и с биографиями и образцами творений писателей, упоминаемых в истории литературы, ученики не знакомы».[560]

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что критика учителя исходит не от ревизора, не извне, а от самой дирекции, изнутри – случай, отнюдь не часто встречающийся в официальных летописях гимназий той эпохи. Подобный критицизм обязывал к выполнению намеченной программы преподавания словесности и как бы выражал твёрдую уверенность в осуществимости преобразований. Перед нами чётко сформулированная программа, которую, как позволяют судить источники, последовательно осуществлял Чернышевский. И не будет казаться натяжкой предположение, что Чернышевский был по крайней мере соавтором (если не автором) вписанных в отчёт строк о необходимости предоставить преподавателю «полную возможность познакомить учащихся с образцами лучших наших писателей и критическим разбором их творений». Намерение Чернышевского существенно изменить содержание и методику преподавания русской словесности было поддержано, вероятно, одним Ангерманном. Иначе трудно объяснить исходящую от Чернышевского характеристику его как человека «со многими светлыми понятиями», «особенно по своей части, т. е. учебной и учёной». Мейер пока просто не вмешивался, его подпись под отчётом – простая формальность. Пройдет немного времени, и директор, «страшный реакционер, обскурантист и абсолютист», поймет подлинное звучание на первый взгляд непредосудительно звучащих строк об образцах «лучших наших писателей» и «критических разборах».