Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Излишне говорить, что все симпатии Чернышевского были на стороне репрессированного Костомарова. Он подбирает для него нужные журналы (см.: I, 407), уговаривает посещать музыкальные концерты, чтобы хоть как-то развеять его (см.: I, 409), заставляет бывать в обществе и даже поддерживает мысль жениться на А. Н. Пасхаловой (см.: I, 784) или Л. И. Рычковой, двоюродной сестре будущей жены Чернышевского (см.: I, 548, 558), а главное – горячо уверяет в необходимости во что бы то ни стало продолжать научные исследования. Он просит Срезневского прислать книги для нового исторического труда об эпохе Ивана Грозного, за который Костомаров «горячо взялся», веря в «возможность этому труду пройти малоизменённым в печать» (XIV, 221). Именно при Чернышевском Костомаров принялся за книгу о Степане Разине, первый вариант которой опубликован частично в местной газете 4 апреля – 2 мая 1853 г. под названием «Стенька Разин и удалые молодцы XVII века».[615]

Впоследствии Костомаров написал воспоминания, и сообщённые им подробности, касающиеся Чернышевского, являются ценным биографическим источником. «Чернышевский, – писал он, – был человек чрезвычайно даровитый, обладавший в высшей степени способностью производить обаяние и привлекать к себе простотою, видимым добродушием, скромностью, разнообразными познаниями и чрезвычайным остроумием». Точно замечено: был «верен своим убеждениям во всей жизни и в своих поступках». Однако далее идут резкие характеристики, на которые, без сомнения, наложились последующие разногласия с Чернышевским, когда его оценки идейного руководителя «Современника» сближались с нападками на него либеральной прессы в 1861–1862 гг. – «стал ярым апостолом безбожия, материализма и ненависти ко всякой власти». Конечно, религиозное чувство Костомарова оскорблялось заявлениями учителя словесности о религии, в передаче мемуариста, как «слабости суеверия и источнику всякого зла и несчастья для человека», уверениями, что «бессмертие души есть вредная мечта, удерживающая человека от прямого пути главнейшей цели жизни – улучшения собственного быта на земле». Политический ссыльный, Костомаров всё же не разделял кажущиеся ему крайними выводы, согласно которым «весь общественный порядок, удерживающийся до сих пор, есть великое зло, которое разрушится при дальнейшем развитии человеческой мысли», никакое из правительств, существовавших в различных «формах, не может назваться хорошим» и «нам нужен радикальный переворот».[616] И Чернышевский свидетельствовал: «Мой образ мыслей был в начале моего знакомства с ним уж довольно давно установившимся» (I, 776). Но смешивая впечатления от бесед с Чернышевским в эту саратовскую пору с более поздними, значительно обострившимися отношениями, Костомаров терял объективность мемуарного рассказа, утрируя темы, не занимавшие в действительности столь пристального внимания обоих.

Читая автобиографические записки Костомарова, опубликованные в «Русской мысли» за 1885 г. (№ 5, 6), Чернышевский в письме к А. Н. Пыпину сделал ряд признаний, способствующих объективной оценке взаимоотношений между ними. «Моё знакомство с ним, – писал Николай Гаврилович, – было знакомство человека, любящего говорить об учёных и тому подобных не личных, а общих вопросах с человеком учёным и имеющим честный образ мыслей» (I, 776). Именно на «образе мыслей», включающем «элементы, симпатичные мне, – разъяснял Чернышевский, – <…> основано моё расположение к нему». В качестве примера Чернышевский привел суждение Костомарова об актуальной в ту пору политической проблеме федерации славянских племен. Чернышевский безоговорочно отвергал идею федеративного объединения славян как ошибочную: влечение к ней «даёт результаты, вредные для русских, вредные и для других славян» (I, 773). По Чернышевскому, как это видно из его выступлений на страницах «Современника», осуществление федерации в условиях русского самодержавия неминуемо превратило бы славян в угнетённые национальные меньшинства и способствовало бы развитию великодержавного шовинизма.[617] Однако в пропагандируемых Костомаровым мыслях о славянском государственном единстве не было «племенных эгоистических мотивов» (I, 777). Иными словами, Костомаров, будучи украинцем по происхождению, не выговаривал для малороссов каких-либо особых условий и стоял за безусловное равенство больших и малых наций в будущей федерации. «Это составляло разницу между его идеями и идеями славянофилов» (I, 777), поэтому жаркие споры по поводу «ненавистной» для Чернышевского идеи не приводили к разрыву. «Честный образ мыслей» Костомаров способствовал их близости и в 60-е годы, и только в новых исторических условиях развития общественной жизни, в период резкого обострения общественных настроений, когда вопросы о политических судьбах России ставились более «определённо» и ответы на них были не так «разнородны», произошел разрыв, тяжелый «для сердца расстающихся» (VII, 711–712).