Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

О полемике по поводу славянского союза вспоминал и Е. А. Белов.[618] Костомаров и Белов называют ещё одного участника этих политических споров – поляка Мелантовича, студента Виленского университета, сосланного в Саратов. По свидетельству Белова, Мелантович поддерживал Чернышевского в мнении, согласно которому «венгерский наш поход, кроме вреда как нам, так и славянам, ничего не принёс» (речь шла о подавлении русскими войсками революционных событий в Венгрии в 1849 г.). Однако сам Чернышевский вспоминал, что между ним и Мелантовичем, человеком «с привычками богатого светского общества», особой близости не было (I, 770). «Я так мало видел Мелантовича, что не замечал, хорошего ли мнения обо мне он или дурного», хотя «с своей стороны был вовсе не прочь поддержать знакомство с ним» как «очень хорошим человеком» (I, 773), – писал Чернышевский в 1885 г. по поводу «Автобиографии» Костомарова. Чернышевский сожалел, что Мелантович, как сообщал Костомаров, «недолюбливал» его, и в дневнике 1853 г. есть запись, подтверждающая сообщение Костомарова. Мелантович в 1853 г. снимал комнату в одном из флигелей Чернышевских (I, 548) и однажды в марте прислал записку с просьбой помочь на экзамене «одному поляку».[619] «Как это меня взбесило! Видно не почёл за нужное идти сам! Не считает меня достойным личного посещения!» (I, 550), – таким образом, Чернышевский отнёс поступок Мелантовича на счёт его барства, не догадываясь тогда, что тот не желал поддерживать отношений с человеком, которого «называл сухим, самолюбивым и не мог простить в нём отсутствия поэзии».[620] «Жаль, что Мелантович думал обо мне так, – комментировал слова Костомарова Чернышевский, – но это всё равно: он для меня остался навсегда симпатичным человеком» (I, 773). Что же касается товарищей Мелантовича по ссылке (Михаловский, Завадский, Врублевский),[621] их имена никогда Чернышевским не упоминались, и, по-видимому, в саратовский период его жизни они не играли никакой роли.

Значительное место в саратовском дневнике Чернышевского 1853 г. отведено Анне Никаноровне Пасхаловой (1823–1885). Дочь саратовского помещика Н. Залетаева, она получила типичное для провинциальной дворянской семьи воспитание, но благодаря сильным природным дарованиям, жажде знаний сделалась широкообразованной женщиной. После первого замужества в 1839 г. она жила в Петербурге. Её связь с высокопоставленным чиновником, будущим известным либеральным деятелем крестьянской реформы Н. Милютиным привела к разрыву с мужем, и в 1850 г. она возвратилась в Саратов. О дате её приезда в родной город можно судить по времени поступления её сына Виктора Пасхалова 3-й класс Саратовской гимназии.[622] Муж Пасхаловой умер, по всей вероятности, в 1853 г., потому что 27 мая этого года она как «вдова коллежского советника» обратилась к директору гимназии с просьбой выдать свидетельство её сыну Виктору для оформления оставшегося наследства (имения).[623] Ко времени приезда Чернышевского она жила в своём родовом доме с пятью детьми, повсеместно осуждаемая молвой за независимое поведение и образ жизни.

Она, действительно, резко выделялась среди саратовского общества. Владея латинским, французским, английским, немецким, итальянским, польским, украинским языками, она занималась философией, историей, медициной, интересовалась устным народным творчеством, была наделена ярким поэтическим талантом (в 1877 г. в Саратове вышел сборник её стихов «Отзвуки жизни»). Домостроевские обычаи презирала, вела дружбу с политическими ссыльными (например, с Костомаровым), пренебрегала, по словам её будущего мужа Д. Л. Мордовцева, «всякою условною и общественною рутиною», вследствие чего саратовские барыни и чуждались её, называя «странною», но и «побаивались её острого языка и её сатирического пера».[624]

Костомаров утверждал в «Автобиографии», что Чернышевский «постоянно подсмеивался» над его дружбой с Пасхаловой, советовал жениться на ней, и «вообще Чернышевский и Пасхалова не особенно долюбливали друг друга».[625] Чернышевский разъяснял эти слова следующим образом: он «был расположен думать о ней как об очень хорошей женщине», потому что с нею, «несколько раньше того», дружил «один из близких ему людей» (И. И. Введенский?). Лично он Анну Никаноровну знал «тогда» мало (речь идет, по-видимому, о 1851–1852 гг.), но слышал о её тяжёлых домашних отношениях («она была в полной зависимости от матери, у которой жила; муж обобрал её; у неё не оставалось ничего»). Её матери не нравились отношения дочери с Костомаровым, и она стала обращаться с нею «хуже прежнего». Костомаров знал обо всём и всё же, по мнению Чернышевского, продолжал компрометировать Пасхалову перед матерью. Он же не только «подсмеивался» над их дружбой, но и «серьёзным тоном» доказывал, что Костомарову «следует помнить, к чему обязывает дружба», тогда как тот «пренебрегает серьёзными интересами Анны Никаноровны», но все предупреждения, по словам Чернышевского, оставались «без всякого успеха» (I, 774–775).