Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Цитируя это предисловие в рецензии на сочинения Авдеева, Чернышевский указал, что такой замысел Авдеев попытался осуществить лишь в последней из повестей, вошедших в роман, – в «Иванове», написанной два года спустя после «Вариньки». За это время, замечает Чернышевский, автор мог «измениться и изменить взгляд на своего героя», «мог – при помощи критики – разочароваться в Тамарине и позабыть, что был им прежде очарован» (II, 211). Действительно, Авдеев вводит в последнюю повесть романа человека иного сравнительно с Тамариным склада характера и воззрения на жизнь. Таким здесь показан Иванов, «перед которым окончательно стушевывается Тамарин». Но отсутствие самостоятельности в таланте, утверждает Чернышевский, все время имея в виду прежние советы Дружинина Авдееву, повело писателя по уже проторенному пути: Иванов есть точная копия Сакса. Он такой же «энергический защитник правды на поприще служебной деятельности, бесстрашно, неутомимо борется с лицеприятием и т. д., так же спокойно и возвышенно говорит, так же ставит правду и дело выше личного счастья и любви…» Такие герои, как Сакс-Иванов, поясняет Чернышевский своей иронической характеристикой, принадлежат прошлому русской жизни и не могут называться людьми «нового направления». «Мы еще не читали его произведений, – пишет критик об Авдееве, – в которых отразилась бы своя, не избитая и не отсталая мысль». Только в том случае он сможет «дать нам свое и такое, что действительно принадлежало бы современной жизни по развитию мысли <…> если серьезно подумает о том, какие люди, с какими понятиями о жизни истинно современные люди, истинно современные писатели» (II, 215, 221).

Полемизируя с Дружининым и Авдеевым, Чернышевский по-своему ставит проблему деятеля, героя нового типа, уже нарождающегося в жизни и могущего стать в литературе положительным художественным образом. Но во весь голос об этом будет сказано позже, когда критика «лишних людей» выйдет за рамки только литературной полемики.

Отсталыми, не отвечающими требованиям современного развития литературы Чернышевский посчитал не только литературно-эстетические позиции Дружинина, но и самую форму его выступлений.

Жанр дружининских статей в 1849–1854 гг. – это преимущественно ежемесячные фельетонные обзоры в виде «Писем Иногороднего подписчика о русской журналистике». Вспоминая эти тяжелые для литературы годы, Некрасов писал о полных «блеска, живости, занимательности» фельетонах Дружинина, «которые во всей журналистике того времени одни только носили на себе печать жизни».[793] Несомненно, цензурные обстоятельства оказали свое влияние на развитие именно такой формы критических обозрений. Но знаменательно, что фельетону, во многом обязанному своим развитием Дружинину, критик поручает особые функции, согласующиеся с его эстетическими воззрениями, противопоставленными Белинскому. «Фельетонная манера изложения», по мысли Дружинина, дает возможность избавиться от двух основных недостатков, особенно характерных для «критики 40-х годов», т. е. критики Белинского: малой начитанности и увлечения полемикой. Вместо этой критики, породившей «вредную» для литературы «нетерпимость мнений» и «исключительную» приверженность к теоретическим построениям, он предлагает чтение, переводы, компиляции – «полезный и правильный» труд. «Снисходительность», «беспристрастность» оценок провозглашаются основным критическим методом.[794] Столь отчетливое неприятие и отрицание принципов Белинского не могло не вызвать отпора со стороны Чернышевского, последователя идей Белинского.

Летом 1854 г. после отъезда Дружинина из Петербурга в редакции «Современника» создалась для молодого критика наиболее благоприятная обстановка. Некрасов поручает Чернышевскому ответственные выступления, и деятельность его в журнале заметно активизируется. Одна за другой появляются статьи, нанесшие сильные удары по «фельетонной критике».