Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Не без того же влияния воспринималась на первых порах и диссертация Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности». Трудно представить, чтобы Дружинин, приехавший к Тургеневу в Спасское-Лутовиново 12 мая, удержался от характеристики только что вышедшей из печати работы его главного идейного противника. В мае же Тургенев получил письмо от Анненкова с резким отзывом о книге Чернышевского: «Наподобие Руссо: о вреде просвещения. Недурно, и нелепостями играет очень ловко. Замечательно, что он защитил бесполезность науки и ничтожество искусства в Университете».[979] В ответном письме от 2 июня Тургенев сообщил, что запросил книгопродавца о присылке диссертации: «Очень бы хотелось посмотреть книгу Чернышевского».[980] Ясно, что посторонние отзывы его не удовлетворяли, они находились в известном противоречии с его представлениями о литературно-критической работе Чернышевского. Книга пришла во второй половине июня, и в письме к Анненкову от 1 июля 1855 г. он высказался о ней с чрезвычайной резкостью: «Чернышевского за его книгу – надо бы публично заклеймить позором. Это мерзость и наглость неслыханная[981]». «Какую мерзость сочинил «пахнущий клопами», – писал Тургенев неделю спустя Боткину. – Теперь и я иначе называть его не стану».[982] Последняя фраза с несомненностью свидетельствует: до чтения диссертации Тургенев сдержанно воспринимал аттестации, которыми Дружинин и Григорович награждали Чернышевского в свой майский приезд в Спасское-Лутовиново. Более того, он даже вступался за Чернышевского, как это явствует из письма к Григоровичу от 10 июля: «Я имел неоднократно несчастье заступаться перед Вами за пахнущего клопами (иначе я его теперь не называю) – примите мое раскаяние».[983]

Из круга Тургенева один Боткин решился возразить Тургеневу в его оценке диссертации Чернышевского, хотя и он вынужден был подобную защиту квалифицировать не иначе как «дикой странностью». «В ней, – писал Боткин 10 июля о книге Чернышевского, – очень много умного и дельного. Дико только его определение искусства как „суррогата действительности”. Но неоспоримо и то, что прежние понятия об искусстве – очень обветшали и никуда не годятся, вследствие изменения нашего воззрения на природу и действительность. Вдумайся в это и ты сам согласишься хотя в том, что прежние определения искусства, в которых мы воспитались, – крайне неудовлетворительны. <…> По мне, большая заслуга Чернышевского в том, что он прямо коснулся вопроса, всеми оставляемого в стороне. С самого начала реальной школы – вопрос был решен против абсолютного значения искусства. Прежде противупоставляли природу и искусство; теперь природа стала фундаментом искусству. <…> Что такое собственно поэзия, как не прозрение в сокровеннейшую сущность вещей? т. е. действительности».[984] Ответ Тургенева очень важен для характеристики его отношений к Чернышевскому в момент резкой критики эстетической позиции молодого журналиста. Письмо адресовано Боткину и Некрасову 25 июля. «Что же касается до книги Чернышевского, – пишет Тургенев, обращаясь к Боткину, – вот главное мое обвинение против нее: в его глазах искусство есть, как он сам выражается, только суррогат действительности, жизни – и в сущности годится только для людей незрелых. Как ни вертись, эта мысль у него лежит в основании всего. А это, по-моему, вздор. – В действительности нет шекспировского Гамлета – или, пожалуй, он есть – да Шекспир открыл его – сделал достоянием общим. Чернышевский много берет на себя, если он воображает, что может сам всегда дойти до этого сердца жизни, о котором ты говоришь. – Воображаю я его себе извлекающим поэзию из действительности для собственного обихода и препровождения времени! Нет, брат, его книга и ложна и вредна».[985] Как видим, заявления Боткина о заслуге Чернышевского, опровергнувшего философское обоснование абсолютного значения искусства, Тургенев не отрицает. Его возмутила формула «искусство – суррогат действительности, жизни», не приемлемая и для Боткина. Но если Боткин не распространяет суждение о суррогате на всю систему эстетических взглядов автора, то Тургенев придает этой формуле более расширительное значение. И тогда в его глазах Чернышевский – враг искусства, и Боткин, всегда настороженно воспринимавший идеологические позиции Чернышевского, уже не видит надобности возражать Тургеневу.[986] Упреки Тургенева и Боткина по поводу определения искусства как суррогата действительности были справедливыми. Высказывания об искусстве (поэзии) в диссертации Чернышевского порою грешили прямолинейными сравнениями с учебным пособием, задача которого «приготовить к чтению источников и потом от времени до времени служить для справок» (II, 87). Подобные аналогии и определения принижали значение искусства, ограничивали его равноправие (сравнительно с наукой) и специфику в познании жизни. Но в полемическом пылу Тургенев допускает преувеличения, придя к выводу о враждебности Чернышевского к искусству.