Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

С первой встречи с Чернышевским он потянулся к нему с неодолимой симпатией и доверием. В письме к Н. Турчанинову он сообщал 1 августа 1856 г.: «С Николаем Гавриловичем я сближаюсь все более и все более научаюсь ценить его. Я готов был бы исписать несколько листов похвалами ему, если бы не знал, что ты столько же, как и я (более – нельзя), уважаешь его достоинства, зная их, конечно, еще лучше моего. Я нарочно начинаю говорить о нем в конце письма, потому что знал, что если бы я с него начал, то уже в письме ничему, кроме его, не нашлось бы места. Знаешь ли, этот один человек может помирить с человечеством людей, самых ожесточенных житейскими мерзостями. Столько благородной любви к человеку, столько возвышенности в стремлениях, и высказанной просто, без фразерства, столько ума, строго последовательного, проникнутого любовью к истине, – я не только не находил, но никогда и не предполагал найти. Я до сих пор не могу привыкнуть различать время, когда сижу у него. Два раза должен был ночевать у него: до того засиделся. Один раз, зашедши к нему в одиннадцать часов утра, просидел до обеда, обедал и потом опять сидел до семи часов. <…> С Н. Г. мы толкуем не только о литературе, но и о философии, и я вспоминаю при этом, как Станкевич и Герцен учили Белинского, Белинский – Некрасова, Грановский – Забелина и т. п. Для меня, конечно, сравнение было бы слишком лестно, если бы я хотел тут себя сравнивать с кем-нибудь; но в моем смысле – вся честь сравнения относится к Ник. Гавр.».[1167]

Многое в этой записи, являющейся одной из лучших и точных характеристик Чернышевского, останавливает внимание. Показательно, с какой психологической проницательностью уловлена гуманность мировоззрения: «благородная любовь к человеку», «любовь к истине» и через эту любовь способность «помирить с человечеством людей, самых ожесточенных житейскими мерзостями». Для Добролюбова не подлежит сомнению: имя Чернышевского – в ряду самых славных и значительных имен в истории русской общественной мысли. Беседы о Станкевиче, Белинском, Герцене, Грановском могли возникнуть в связи с печатающейся в июльской книжке «Современника» пятой статьей «Очерков гоголевского периода русской литературы» – с нее начинался обзор философской и критической деятельности Белинского и его ближайших сподвижников. Изучение философских сочинений Гегеля и Фейербаха в кружках Белинского и Герцена рассмотрено в 6-й статье «Очерков», опубликованной в сентябрьской книжке «Современника». В том же номере журнала напечатана рецензия Чернышевского на сборник стихотворений Н. Огарёва, друга Герцена. Автор рецензии специально останавливается на теме преемственности поколений. Имея в виду Герцена и Белинского, он писал о нынешних передовых деятелях: «Если они могут теперь сделать шаг вперед, то благодаря тому только, что дорога проложена и очищена для них борьбою их предшественников», и они «больше, нежели кто-нибудь, почтут деятельность своих учителей» (III, 567). Восприняв Чернышевского как своего учителя и через него непосредственно соприкасаясь с передовым умственным движением эпохи, Добролюбов начинал осознавать важность и ответственность подобного соприкосновения. В его торопливом предупреждении «было бы слишком лестно себя сравнивать с кем-нибудь» слышится сильная, очень скоро себя оправдавшая надежда на собственные силы, уверенность в сопричастности своих мировоззренческих исканий с идеями великих предшественников. Именно Чернышевскому Добролюбов был обязан обретением столь необходимой в начале творческого пути уверенности в себе, в своем предназначении.

Заслуживает цитирования заключительная часть абзаца о Чернышевском в августовском письме Добролюбова: «Щеглов, между прочим, писал ко мне: „Через Турчанинова, через тебя или через себя я познакомлюсь с Чернышевским”. Душевно желаю, чтобы сбылось последнее». Именно так Добролюбов и познакомился с Чернышевским – «через себя». Иными словами, не будь Турчанинова, их знакомство все равно состоялось бы. Развитие Добролюбова шло в «направлении Чернышевского», и он вполне осознавал это. Думается, вполне уместно предположить, что знакомство и беседы с Добролюбовым подсказали Чернышевскому характеристику нового человека, способного стать «во главе исторического движения». Облекая свои рассуждения в форму литературного спора по поводу положительного героя, преемника Печорина, Бельтова и Рудина, Чернышевский писал в рецензии на стихотворения Огарёва: «Мы ждем еще этого преемника, который, привыкнув к истине с детства, не с трепетным экстазом, а с радостною любовью смотрит на нее, мы ждем такого человека и его речи, бодрейшей, вместе спокойнейшей и решительнейшей речи, в которой слышалась бы не робость теории перед жизнью, а доказательство, что разум может владычествовать над жизнью и человек может свою жизнь согласить с своими убеждениями» (III, 568).