Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Перед Чернышевским развёртывалась во всей конкретности история двух молодых семей – Лободовских и Терсинских. Живя с Терсинскими на одной квартире, он видел, как умная и образованная девушка, его двоюродная сестра Л. Н. Котляревская, под влиянием недалёкого и обывательски настроенного мужа, в полной зависимости от которого она жила, превращалась «постепенно в заурядное существо, «пошлое лицом и душою». Терсинские – «решительно Маниловы со стороны праздного пустого воображения, говорят о вздоре всегда» (I, 68). О степени разобщённости с Терсинскими свидетельствует письмо Любови Николаевны к матери от 25 ноября 1848 г.: «…Наша ежедневная жизнь идёт вот как. Ник. и Ив. Григ. встают часов в 7 (я встаю позже), пьют чай и принимаются каждый за свою работу, часам к 10 они уходят, я остаюсь одна. <…> Обед у нас бывает в 4 часа, я обедаю раньше, а то жду их. Николенька ложится и читает, а мы с Ив. Григ. играем в карты; потом Ив. Григ. опять пишет, я или читаю или что-нибудь, не то, что работаю, а так в руках держу. Иногда по вечерам к нам кто-нибудь из знакомых приходит, а иногда я опять и на целый вечер остаюсь одна. <…> Теперь у меня выходит бездна свеч. <…> В три уже так темно, что читать нельзя и у них всегда почти должны гореть три свечи, потому что Ник. никогда не сидит тут, где Ив. Григ. Он непременно уйдёт в другую комнату и ляжет, и у нас двух фунтов едва достаёт на три дня. Я это пишу, дорогая маменька, по секрету».[398] Судя по дневнику студента, экономия на свечах не оставалась незаметной (I, 86–87). Отчуждённость накапливалась, даже перенесённое Терсинскими горе (смерть дочери в июне 1848 г.[399]) не отмечено в его дневнике.

Иное дело, казалось ему, – Лободовские. Намерение мужа, даже охладевшего к своей супруге, сделать жену счастливой, дать ей во что бы то ни стало образование, воспитать её создавало в воображении Чернышевского образец подлинно гуманного отношения к женщине. Они «доказывают и служат примером моему взгляду на молодых людей» (I, 34). Благородство принятой на себя Лободовским задачи увеличивало его достоинства в глазах Чернышевского (I, 52). В сравнении Ивана Григорьевича Терсинского с Лободовским Чернышевский прибегает к весомой литературной параллели: «Не человек перед человеком, Булгарин перед Гоголем!» (I, 94).

В заботе об их семейном счастье он неоднократно оказывал денежную поддержку Василию Петровичу, одно время собирался просить Лободовского научить её немецкому языку (I, 80). Однако Надежда Егоровна не проявляла особого желания тратить время на учение, и «ореол благоговения» перед ней начал слабеть ещё в июле 1848 г. (I, 56). Спустя всего три месяца Чернышевский писал в дневнике по поводу подозрений Лободовского в заболевании чахоткой и обязательств, которые Чернышевский подумывал принять на себя после его смерти: «Раньше у меня в этом случае выходило в мысль жениться на ней, теперь нет – разочаровался почти и вижу в ней, конечно, не то, что Любиньку, какое сравнение, а так, только весьма хорошую в сравнении с другими женщину» (I, 156). В конце того же года записано: «Я, кажется, решительно к ней равнодушен» (I, 201). Таким образом, увлечение женой Лободовского было кратковременным, и утверждение Е. Ляцкого, будто лестные характеристики по адресу Лободовского следует объяснять симпатиями Чернышевского к его жене, нужно признать односторонними, неполными. Высокое мнение о бывшем харьковском семинаристе сложилось почти за полгода до его женитьбы и знакомства с Надеждой Егоровной и продолжалось вплоть до окончания университета.

Первые скептические интонации относительно Лободовского появились в дневниковых записях Чернышевского летом 1848 г. «Странно, что я, – писал он 26 августа, – не мучусь Василием Петровичем и думаю теперь о нём немного разве менее хладнокровно и лениво, чем о своём свидетельстве[400]» (I, 99). Пока эти новые нотки в отношениях к другу возникали почти неосознанно, «от чего-то беспричинного». Но с течением времени источник критического восприятия слов и поступков Лободовского выявлялся отчётливее. Об идейных разногласиях говорилось выше. К ним присоединялись также денежные отношения.

Из сохранившихся в архиве почтовых квитанций видно, что Г. И. Чернышевский посылал сыну вполне достаточные суммы. Так, за вторую половину 1846 г. прислано 165 руб., в 1847 г. – 249 руб., в 1848–535 руб, за 1849 г. Николай получил из дома 722 руб., в 1850 г. – 600 руб.[401] Резкое увеличение сумм связано с присылкой денег и Терсинским. Так, в письме к матери Любовь Николаевна сообщала 25 ноября 1848 г.: «Дай Бог здоровья дяденьке с тётенькою. Как они мне много помогают, так это вы вообразить не можете. Втрое больше присылают мне, нежели Ник.»[402] Однако всё же Николай получал порою и больше обязательных ежемесячных 20 руб. в месяц.