Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Осенью 1849 г. Лободовский вздумал было уехать, но вдруг сообщил, что остаётся ещё на два месяца, чтобы заработать на дорогу. «Это меня раздосадовало, – писал Чернышевский 1 ноября, – итак, снова остаётся поглощать мои деньги, итак, снова остаётся Бог знает при чём, итак, снова остаётся околачиваться здесь неопределённым образом» (I, 335). Незадолго до окончания университета он отмечал, что по-прежнему считает Лободовского «если не умнее себя, то во всяком случае проницательнее и гораздо старше по уму во многих отношениях, и не могу, – добавлял Чернышевский, – защищаться от этого влияния, когда он произносит суждение своё о каком-нибудь, особенно о литературном, сочинении». Вместе с тем возникало и такое, что вызывало антипатию – «род пошлости или в этом роде. И ухватки, и манера говорить часто не нравятся мне. Напр., каждый раз, когда он произносит слово „целковый”, я слушаю с неудовольствием его произношение, и мне кажется, что манера произносить это слово самое полное выражение той стороны, которая мне в нём не нравится» (I, 359). Чернышевский всё реже бывает у Лободовских (I, 361, 391), и когда пришла пора уезжать в Саратов, записал в дневнике: «Разлука с ним и не входила в число мотивов, которые делали на меня прискорбное впечатление» (I, 382–383). В последней дневниковой записи о Лободовском он упомянут в числе лиц, которые привлекали Чернышевского «грустностью, томительностью своего положения», и привязанность к ним «много обусловливалась их положением, а не одними их личными достоинствами» (I, 404). Не случайно же Лободовский в своих «Бытовых очерках» приискал для Чернышевского само за себя говорящее имя Крушедолина, то есть человека, постоянно сокрушающегося о тяжкой доле близких.

Знакомство с Лободовским явилось важным событием в студенческой биографии Чернышевского. В период их первого сближения Лободовский, по всей вероятности, переживал лучшую пору развития, когда свойственное молодым разночинцам критическое восприятие окружающей действительности, полной крутых социальных противоречий, зачастую переходило в революционные призывы. Посредством радикальных мер Лободовскому мечталось восстановить нарушенную правящим классом справедливость во взаимоотношениях людей, терпящих бедствия как в материальном, так и в нравственном отношениях. Сторонник Белинского, Лободовский и в художественной литературе главным достоинством выдвигал «затрагивающее ум и чувство» содержание, идейную насыщенность. Суждения Лободовского в литературных делах длительное время сохраняли для Чернышевского-студента определяющее значение.

Политические и литературные взгляды Лободовского сочетались с религиозными. Роль политического руководителя в революционном движении он склонен был сводить к идее мессии, христианского избавителя (I, 281). Не отрицая важности улучшения материального положения народа, он всё же первое место отводил проповедям нравственности и любви к ближнему. Политическое сознание Чернышевского недолго находилось под действием взглядов Лободовского. Размышления о способах освобождения человека от материальной бедности как важнейшего первого средства для нравственного возрождения постепенно и неумолимо вели к расхождениям с ним. Знакомство с петрашевцами и посещение кружка Введенского способствовали тому, что на 4-м курсе университета их пути всё больше и больше расходились. Однако до разрыва в отношениях, несмотря на отмеченные выше обстоятельства идейного и личного свойства, пока не доходило. Чернышевский продолжал высоко ценить своего товарища. В письме к М. И. Михайлову из Петербурга от 25 января 1851 г. он писал: «Видьтесь с Васил. Петров. Лободовским <…> это человек, которого я люблю от души и уважаю как никого почти; я его так уважаю, что в разговоре с ним конфужусь за свой ум, чего со мною не бывает в других случаях никогда. Теперь я люблю очень немногих, уважаю и ещё того меньше, – но его я уважаю потому, что редко встречаются, очень, очень редко люди с таким умом: удивительно умный человек! Я его ставлю на одну доску с Диккенсом, Ж. Зандом, своим приятелем Louis Blanc’ом, Лессингом, Фейербахом и другими немногими, которых я уважаю, – это, может быть, смешно, – но, действительно, это гениальный человек» (XIV, 216).

Преувеличенность характеристики вне сомнений, но причиной этого преувеличения было глубокое уважение Чернышевского к человеку, ставшему ему другом. Рекомендуя Лободовского Михайлову, автор письма со свойственной ему душевной широтой и искренностью отметил лучшие стороны ума и дарований своего старшего товарища, и биограф обязан считаться с этой характеристикой.