Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Работа над повестью о Жозефине освещена в дневнике Чернышевского довольно подробно. «Собственно эта история, – писал автор 13 января 1849 г., – имеет для меня достоинство и интерес как доказательство того, что должно воспитывать детей не так, как теперь, а объяснить им всё, все опасности» (I, 222–223). Тогда же было написано предисловие к повести. Однако занятия в те дни английским языком и чтение Гегеля отвлекли от темы о воспитании, и Чернышевский вернулся к своему замыслу 5 февраля. Через пять дней он написал «с одного присеста» восемь-девять страниц журнального текста вместе с предисловием (I, 236, 238). Вначале автор ничего не менял в рассказанной ему истории, лишь Жозефина названа Казимирою. Но в процессе работы он решил отойти от буквальной передачи факта, «потому что ведь это может дойти до тех, которые теперь её знают, и они могут узнать её» (I, 240). Какое место занял в окончательной редакции текста вымысел, судить трудно. Но вот что Чернышевский писал о характере переделки: «Когда писал и переписывал, довольно легко придумывал ход событий и события, поэтому я стал считать себя способным к писанию повестей, между тем как раньше думал, что я не могу ничего выдумать – ни характеров, ни особенно происшествий, – нет могу» (I, 243–244). Многое в «манере» письма его не устраивало: «повторения и усиления риторические», «какая-то патетичность», «какой-то мелодраматический оттенок». «И потом мне кажется, – писал он, недовольный переделкой, – что всё это вообще, – обе части, и половина первая, и самый рассказ, – растянуто, так что снова приобретает какую-то аффектацию, и выходит что-то снова вроде Куторги. Теперь я решительно не знаю, пошлю ли в „Современник”, – скорее, что пошлю, но решительно не знаю. Много это будет зависеть от Вас. Петр.» (I, 242). Чернышевский усложнил нить повествования: рассказ героини о себе самой сменялся словами её возлюбленного Петра Ивановича (I, 243), но как именно пошла переработка в дальнейшем, мы не знаем. Рукопись не сохранилась, других же подробностей о работе над повестью в дневнике не находится.

Одно время Чернышевский намеревался прочесть повесть на практических занятиях по литературе у профессора А. В. Никитенко, «пропуская только лирические места», но случая выступить не оказалось. Ничего не сообщено, как воспринял его произведение Лободовский. Из дневника лишь видно, что 2 марта беловая рукопись была закончена и отнесена в редакцию «Современника» (I, 250).

Однажды Чернышевский обмолвился, что писал историю о Жозефине «только для того, чтобы получить деньги за неё, а не из стремления к известности» (I, 248). Вероятно, это так и было: в ту пору он искал всякого случая помочь Лободовским деньгами. Однако пробование сил в беллетристике имело значение и как важная пора литературного ученичества будущего автора «Что делать?»

Повесть не была напечатана. Не получая известий из конторы журнала, Чернышевский 18 июня 1849 г. был у И. И. Панаева на приёме. Тот обещал справиться у Некрасова, на том дело и кончилось (I, 289).

В июне того же 1848 г. Чернышевский «начал было писать эпизод из жизни Гёте (любовь к Лили) под названием „Пониманье”» (I, 285). Чернышевский относил Гёте к «чрезвычайным людям», наподобие Гоголя, Шиллера, Гизо, Луи Блана. Преклонение перед великим немецким писателем было у него постоянным и неизменным в первые студенческие годы. Он ищет случая приобрести сочинения Гёте (I, 40, 106), тщательно изучает его произведения, особенно интересуется записками Гёте «о своей жизни, о причащения таинстве» (I, 133). Пример Гёте служил иллюстрацией важной и близкой мысли о цельности личности, поступающей сообразно своим идейным убеждениям. Этот тезис возник у Чернышевского в связи с обвинением Гоголя как автора «Выбранных мест из переписки с друзьями» в тщеславии и мелочности. Отвечая упрекавшим Гоголя «этим критикам» (выше отмечалось, что велась полемика с Белинским), Чернышевский прибавляет: «А Гете, я говорю, делает то же, что Гоголь. Что Гоголь многого не понимает, как говорят, хорошо? Гете не понимал Байрона» (I, 54). В споре с Белинским имя Гёте появляется не случайно. Дело в том, что в рецензии на «Выбранные места из переписки с друзьями» Белинский между прочим укорял Гоголя за пренебрежительные отзывы о «глупых немецких умниках», утверждавших, будто «Гомер – миф, а все творения его – народные песни и рапсодии». Однако «это мнение, – писал Белинский, – разделял и Гёте, который хотя был и немец, но дураком ни в чьих глазах никогда ещё не был».[408] Правоту критика нельзя было не признать и, защищая Гоголя, Чернышевский прибегает к своеобразному аргументу: Гоголь не понимал Гёте, но ведь и Гёте не понимал Байрона, и подобные заблуждения простительны великим.