На аптекарском острове

- Больше не буду, - сказал мельник и, еще шире улыбнувшись, снова произнес: - Темень-то какая. Ни зги не видать. Хоть бы свет зажгли.

- Тьфу ты, господи! - чуть не плача, закричала преподавательница. - Дался же ему этот свет! Король, зажги свет! Выключатель рядом с тобой.

- Так светло же, Анна Андреевна, - сказал король. - Вон солнце прямо в окно шпарит.

- Все равно зажги! Брындину темно! А теперь сначала!

- Темень-то какая. Ни зги не видать, - в третий раз затянул мельник и, взглянув на потолок, где загорелись лампы, облегченно закончил: - Хоть бы луна взошла.

- Смотри, мельник! - закричал король, да так, что у меня в ушах зазвенело. - Обманешь - не сносить тебе головы!

- Не извольте беспокоиться, ваше величество, - ответил мельник, растянув рот до ушей. - Пришли, кажись. Вот и дуб засохший.

- Стоп! - закричала Анна Андреевна и вскочила на сцену. - Ну, ответь мне, Коля: чему ты улыбаешься?! Тебе ведь голову хотят отрубить, а ты улыбаешься. Может, праздник у тебя какой? День рождения там или свадьба? Ты скажи нам, мы все вместе порадуемся, поулыбаемся, а потом работать начнем.

- Мельник, кончай скалиться! - зашипел Генка. - Мы из-за тебя в авиамодельный опаздываем.

Но как только репетиция возобновилась, бестолковый мельник опять начал улыбаться, путать текст, называть короля «вашим благородием» и снова просил включить свет.

- Все! - решительно прошептал Генка. - Больше мы не можем здесь торчать. Надо смываться!

- Неудобно, вроде, - сказал я. - Мы ж еще ни разу не лаяли.

- Ничего. Пусть кто-нибудь другой полает. - Генка на четвереньках перебрался к худенькому мальчишке, терпеливо сидевшему за соседним стулом. - Слушай, Горыныч, полаешь за нас, а? Ты все равно ничего не делаешь. А мы опаздываем.

- Я не могу, - сказал Змей Горыныч. - Мне сейчас храпеть нужно будет.

- Ничего. Похрапишь, потом полаешь. Ты, сразу видно, способный. Не то что этот дубина-мельник.

И, воспользовавшись тем, что измученная преподавательница в десятый раз стала допытываться, почему мельник улыбается, мы выскользнули из зала.

В авиамодельном кружке мы выпиливали какие-то нервюры и куда-то приклеивали элероны. А может, наоборот: приклеивали нервюры и выпиливали элероны. Теперь я уже не помню. Потому что ни выпилить, ни приклеить мы не успели: пора было торопиться в кружок лепки. «Не беда, - говорил Генка. - В следующий раз доделаем. Не хуже будет, чем у Архипа Ивановича». И чего он пристал к Архипу Ивановичу, до сих пор не понимаю.

В кружке лепки мне дали задание вылепить утку, а Генке - свинью. Генка долго и задумчиво мял в руках пластилин, а потом вдруг громко, на всю студию сказал: «Темень-то какая. Ни зги не видать. Хоть бы свет зажгли».

После лепки в коридоре Генка достал свою бумагу со списком и сказал:

- Тэк-с, что у нас теперь по списку? Ага, сейчас бальные танцы, а вечером лобзик.

- Нет, - сказал я. - С меня хватит! Не хочу больше ни танцев, ни лобзика. И вообще, ничего больше не хочу. Рехнешься тут с тобой!

- Я это предвидел, - сказал Генка голосом инспектора Мегрэ. - Конечно, ходить раз в год на «Щелкунчика» и играть в «балду» легче. Никаких тебе хлопот, и главное, голова в покое. Как тыква на витрине.

- Лучше в «балду» играть, чем тут по лестницам вверх-вниз без толку носиться. А талант, если он есть, сам себя покажет. Лермонтов уже в шесть лет стихи писал. И ни по каким кружкам не таскался.

- Серый человек. Лермонтов при царизме жил. Тогда не то что кружков - радио не было. А в наше время он бы небось с трех лет поэмы писал. Да чего я тебя агитирую. Не хочешь, как хочешь. Упрашивать не буду.

И Генка побежал в танцевальный зал.

До конца каникул Генку я почти не видел. Лишь однажды вечером он пришел ко мне посмотреть хоккей. Передавали центральный матч сезона. Когда начался второй период, Генка уснул. Во сне он вскрикивал, что-то бормотал об Архипе Ивановиче, и мой папа даже предложил проводить его до дома.

В последний день каникул с утра стояла отличная погода. Ярко светило солнце, а морозное небо было чистое и ослепительно синее. Я взял клюшку и коньки и вышел из дому. И вот тут я увидел Генку. Зрелище было великолепное! Широко расставив ноги, в расстегнутом пальто и в шапке набекрень, Генка стоял посреди двора. В руках он держал огромный дворницкий лом. Лом взлетал над Генкиной головой и с глухим ударом врезался в искрящийся лед. Золотые брызги весело разлетались в разные стороны.

Вдоволь насладившись картиной, я сказал:

- Решил все-таки зарыть таланты в землю.

Генка перестал долбить и вытер рукавом пот со лба:

- Слушай, Серега, не нервюруй меня. То есть, я хотел сказать, не нервируй. А нервюра - это в самолете такая штука. В хвосте, кажется. Или в носу…

И он с удвоенной силой обрушил лом на ледяную корку.

Потом мы вместе пошли на каток. И первый раз за все каникулы наша команда выиграла. Потому что на воротах стоял Генка.

ПЕТРАРКА

- Серега, ты когда-нибудь любил? - спросил Генка и покосился на меня.

- А как же, - ответил я. - Много раз.