На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Волнитесь пенистыя во-источныя озера,
Позера мыслься жест, шест высься акробатств.
Покинь, душа, тенистыя
Печалины аббатств[139]

.

Первый раз встречаю что-то ему равное.

Мишенька, Мишенька, надо лопнуть, треснуть, а альманах свершить. Подборки у меня уже готовы, только не могу я работать по телефону, а тебе некогда писать. Но хоть список материалов, если уж не копии! Всех материалов. И что о Панове, и что о Барышникове. Фотографий мне не надо, но чтоб знать – что, как? Ты же, ирод, на телефон больше тратишь, хоть и радость тебя слышать, но лучше говорить о лирике, а копии сделать и прислать. Буду ли я в Париже? Выслал ли ты приглашения?

Далее.

Роман-то ведь пора кончать. 180 страниц (еще 20 допишу и баста) составляют нормальной величины книгу (в три четверти «Голоса из хора»[140], скажем. Кстати, спасибо тебе огромное за доставленное мне удовольствие. В лагере и в искусстве абстрагированно Донатыч разбирается, но открыл его Гоголя[141] в двух местах – бред. То он ему барокко приплетает, не имея понятия ни о Баженове, ни о русском романтизме, то неспособен понять слово «ода», из чего выводит спор Гоголя с Пушкиным. До «сранья на могилах» я еще не дошел, но литературовед он никакой).

Мишенька, погибаю, читать нечего! Ну неужели хоть в Париже нет како-никако художественно-детективно-приключенческо-фантастической русской литературы? Каких-нибудь дешевых «пайпер-бэков»? Здесь меня спасает только работа и роман, который я с удовольствием перечитываю. (Кстати, пора думать об евойном издании. Будет еще страниц 20–50, но не больше, последнюю часть начал главой на 15-ти языках. Надо только разделаться с Полиной, ну пусть только, сука, еще пришлет письмо о своем «градоложестве»[142], я ее усажу на Эйфелеву башню, этим всё и закончу. В трупном виде я ее уже поимел, остается дать что-нибудь этакое на развязку, и начать последнюю часть. Так что ты подумай об издательской стороне: и альманах, и роман не поднять одновременно, но, может, куда его продать? И еще: мне очень нужно – и для романа, и для альманаха – своего рода типографский справочник: как делать обозначения, корректуру – там же особые знаки, но есть ли такой на русском? Или хоть на английском. Спроси у тамошних издателей. Или хоть образчик какой корректуры.)

Вот. Это касаемо романа и кармана. Мой карман уже совсем прохудился, моя тутошняя патронесса[143] меня покидает, уезжает надолго на практику в какой-то университет, некому переводить, договариваться и выбивать гонорарии. Мыши не хватает на кокосовые орехи. Она у меня питается так: в день три банана (7 шиллингов кг), баночка майонеза на неделю и кокос за 7,50 штука. Кошмар. Съели уже два кокоса. И два ананаса (ананасы здесь по 10 шиллингов!). Хотел купить попугая, но холодно. И дорого. Ара – 8 тысяч, какаду – 6, а жако – 4. Пообщался с ними в магазине. Вместо этого купил Нежке нюхнущую кость из невем чего, за 24 шиллинга, она ее грызла неделю, а натуральные, стервь, глотает, не разжевывая. Вымыть ее негде, воды горячей уже месяц нет, а хер инженер (управляющий) принципиально не понимает по-русски. Говорят, служил в СС. Очень похоже. Мадама же Кортус вообще не заходит, в отличие от Беттины (та хоть и стерва была, но стерва отзывчивая, а этой и вовсе нет).

Мишенька, в «Посеве» объявление о «Мурзилке», переиздание с Вольфовского (Кира Львовна дала все издания своего деда, а они, суки, не удосужились упомянуть, что переиздают русского издателя Вольфа)[144]. Посмотри, это для мелких, правда, Доська уже выросла. А наши-то советские суки, подхватили название, и без комментариев!

Для Досиньки персонально:

Дорогая Доротея, позабыл про каратэ я, засыхаю в мокрой Вене, упадаю на колени, по Европе не кочую, по Парижу я скучаю, и купно со мною Мышь гложет сахарный камыш. Высунув язык от бега, отдыхает в койке Нега, стонет, плачет, воет, ноет и хотит в Париж со мною. В Вене скучно, в Вене сыро, нету книжек, нету сыра, жрут австрийцы швайн-флеш[145], сверху капает на плешь, снизу дует, в ванной – Север, я хочу купаться в Сене и на Эйфелевой башне заводить с мышами шашни. Нежка плачет, Нежка тужит, Мышь в Париж желает тоже, я готов исполнить «па», лишь бы дали фремденпасс. На советскую же визу не поедешь даже в Пизу, где стоит, как наша власть, башня, что готова пасть. По Европе едут финны, скандинавы все невинны, и от задниц их трещит Скандинавский древний щит. По Европе едут финны, итальянцы хлещут вина, в Хельсинки слагают сказки, надевают баски каски, а египетский Садат – евнух был, а стал солдат. В замке монстры скалят зубы, покупают венцы шубы. Лежа, мчусь я во всю прыть, чтоб в сочельник с вами быть. Кланяются Мышь и Нега, до свидания, до снега!

Ривчик, говорю: «Чик-чик». Кто в Париже носит лифчик? Кто не пишет и молчит? Отвечаю смело: «Ривчик».

Целуем поголовно.

Мышь-Кока-Нега

20. С. Монасу 25 октября 1975 года

Вена,

Хагенгассе 20–21,

октября 25-аго