На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Во-первых, аудитория читателей русскоязычной АГЛ в США по сей день ограничена эмигрантским сообществом и славистами (и даже среди них не очень многими). Скромный тираж антологии в 500 экземпляров и спустя тридцать лет после завершения проекта был не распродан: за исключением первого тома, АГЛ до недавнего времени можно было заказать на сайте издательства Oriental Research Partners по цене 50 долларов за том. В этом смысле «Лепта» была проектом намного более «рыночным», с лучшими шансами на настоящий резонанс у читателей, если бы ее в свое время опубликовали в Советском Союзе. О том, каким спросом пользовалось искусство, выходящее за рамки социалистического реализма, говорит успех т. н. газаневщины – аншлаги на первых официальных выставках независимых художников в Ленинграде в 1974–1975 годах, устраиваемых в ДК им. И. И. Газа и ДК «Невский».

Во-вторых, эстетическое отторжение «Лепты» в официальных литературных кругах СССР было гораздо сильнее, чем в случае с АГЛ в США, где издатели фактически покупали кота в мешке, будучи не в состоянии оценить, с чем именно они имеют дело. Когда рукопись «Лепты» была отклонена ленинградским отделением издательства «Советский писатель» в 1975 году, отказ оправдывали скорее тем, что стихи – низкого качества, нежели обвиняли авторов в политической неблагонадежности и чуждых взглядах (хотя упоминалась и недопустимая религиозная окраска творчества таких авторов, как А. Н. Миронов, Е. А. Шварц, В. Б. Кривулин и др.)[216]. Антология Кузьминского, в свою очередь, – по крайней мере первый ее том, вышедший в 1980 году, – была хорошо принята американской славистской публикой, прежде всего потому, что познания американцев о неофициальном искусстве до нее были очень скромными. Со временем, однако, огромный и всё нарастающий объем АГЛ, стилистическое разнообразие включенных в нее поэтов и, конечно, неортодоксальные комментарии Кузьминского окончательно поставили в тупик многих читателей – особенно тех, кому русский и советский контексты были мало знакомы.

2. Кузьминский и «академия»

Обсуждение «антологического принципа» Кузьминского (который далеко не исчерпывается работой над «Живыми зеркалами», «Лептой» или даже громадной АГЛ) неизбежно ведет к рассмотрению его претензий к «академии» как институту и к академическому подходу вообще. Парадокс виден сразу: на первый взгляд, кропотливая работа Кузьминского над его антологиями во многом следует традиционной академической практике. Действительно, в Ленинграде Кузьминский получил хорошее (хоть и незаконченное) образование, обладал исключительной памятью и познаниями и имел вполне заслуженную репутацию специалиста по поэзии – правда, скорее в культуртрегерском, нежели в академическом смысле, и в большей степени в неофициальных кругах[217]. Как было сказано ранее, контакты Кузьминского с американскими учеными («академиками») начались еще в ленинградские годы. Пример того, как радостно приняли Бродского в США (во многом благодаря Профферу), говорил ленинградцам о том, что американские слависты – дружелюбное и довольно наивное племя; поскольку они ничего не понимают в «новейшей русской поэзии», такой опытный «ученый», как Кузьминский, мог бы обучать их, получая за свои уроки приглашения на лекции, рабочие места и просто денежную поддержку.

Это полупрезрительное отношение к «академии» в целом у Кузьминского со временем лишь укрепилось. В то же время он с удовольствием играл с академическими «завитушками», как поверхностными (официальные бланки и титулы), так и с более содержательными, о чем говорят обильные сноски, полуофициальная академическая речь и общий эрудированный тон, соблюдаемый в переписке. В начале эмиграции он серьезно думает о том, как себя представлять (или же «продавать») американским университетам. Уже в Вене у Кузьминского возникают оправданные сомнения насчет роли «русского поэта», основанные в том числе на опасении, что русские стихи не будут понимать за пределами России; отчасти из-за этого он начинает писать прозу (в частности, вышеупомянутый роман «Hotel zum Тюркен»). В связи с этим 23 ноября 1975 года Кузьминский пишет С. Монасу: «У меня появилась идея, что меня, может быть, следует подавать не как поэта, а как своего рода специалиста по живому и литературному современному языку»[218]. Впоследствии, как известно, Кузьминский возвращается к поэзии и к роли русского поэта, но его опасения касательно уровня общего знания русской поэзии у американских славистов продолжаются и часто оправдываются. В этой связи его работу над АГЛ можно рассматривать как героическую попытку поднять уровень осведомленности американских читателей. Героической ее можно назвать хотя бы потому, что уже после выхода первого тома стало понятно, что «продать» себя «академии» за достойную цену не удастся, и в чисто денежном смысле выход АГЛ был глубоко убыточным делом: расходы на ксерокопии и другие издательские нужды значительно превышали гонорар и доходы с продаж.