На другой день

Разговора со своим предшественником директор больше всего опасался. Вдруг человек заупрямится, встанет на дыбы. Теперь он смелее, чем полгода назад, скажет: "И по выходным-то работать мои токари не обязаны, а идти в другие цеха тем более"… Не хотелось бы с ним скандалить, нарываться на излишние неприятности, ведь стукнет в горком или обком, и пойдут всюду склонять: "авралы", "кампанейщина", "штурмовщина".

Он даже не стал вызывать Абросимова в кабинет, пошел к нему сам. Уединились в цеховой конторке, попросив выйти учетчика.

— Беда, Михаил Иннокентьевич!.. — начал Подольский голосом, полным горя и драматизма. — Трещим по всем швам. Если завтра и послезавтра не сделаем почти невозможной, участь кое-кого предрешена. — Он, конечно, намекал на свою предрешенную участь. Потом он попытался апеллировать к Абросимову, как испытавшему в свое время все трудности директорствования, теперь наступил черед хлебнуть полной чашей горького и ему, Подольскому. Но он не стал бы горевать об одном себе — поставлен на карту престиж всего коллектива, славного коллектива машиностроителей, дорожащих своим именем, своей честью!

— Хорошо, — спокойно сказал Михаил Иннокентьевич, выслушав красноречивый монолог преемника. — Если будет приказ о перенесении выходного дня…

— Он уже есть, согласован с заводским комитетом!

— …если будет приказ о переводе моих токарей на сборку, я препятствий ни в том, ни в другом случае не учиню. Но думаю, Борис Александрович, это последний раз.

— Последний! — приложил руку к груди Подольский.

— Люди устали от штурмов. Да это и не выход из положения.

— Конечно, конечно, Михаил Иннокентьевич! Только как самая крайняя мера. Последняя!

Весь коллектив завода поднялся выручать сборщиков. Даже не вели разговора, плохо это или хорошо, — делали. За два штурмовых дня основательно расчистили сборочный цех и выполнили месячный план.

Подольский после этого ликовал. Как бы то ни было, а победа! Савуар вивр — умение жить!.. Нет, как в прошлые месяцы, перевыполнения плана? Он и об этом на досуге подумал и кое-что предпринял.

Четвертого сентября (по четвертым числам завод телеграфом извещал Министерство об итогах минувшего месяца) Подольский вызвал к себе Людмилу и протянул ей отпечатанную сводку-телеграмму:

— Вот, прошу, Людмила Ивановна, подписать. Кстати, ваша просьба в отношении… — Он достал из папки приготовленную бумажку и протянул через стол. — Ваша просьба в отношении гражданки Ельцовой выполнена, над бедной вдовой взял шефство коллектив первого механического цеха и привел в порядок квартиру. Бывший маляр Вергасов даже колер и трафареты придумал какие-то специальные… Вы чем-то расстроены? — спросил Подольский, видя, что брови Людмилы насуплены. Она молчала. Как ее понимать? Хотя… Если ты и все знаешь, ты не знаешь сердца женщины! — Я чувствую, Людмила Ивановна, что вы сердитесь на меня с того дня.

— Оставим тот день, его не было.

— Люся!..

— Вы не должны так меня называть, вы не имеете права. — Она с ненавистью взглянула в его бескровное, подошвенной кожи лицо.

— Ничего не пойму! — пожал плечами Подольский.

— Я тоже, например, не пойму, как вы, директор, можете делать приписки в официальном донесении министру. — Людмила положила на стол все три копии четко отпечатанной телеграммы. — Я сама проверяла в цехах: пяти комплектов классификаторов и запасных частей к драгам завод в августе не сделал.

Подольский, прижигавший папиросу, раскрыл от удивления рот и беззвучно пошевелил губами, получилось, как на экране немого кино. Он никак не ожидал, чтобы бухгалтер, женщина, Людмила, пошла проверять цеха, сколько и чего там сделано за истекший месяц. Он и раньше делал приписки, не задумываясь, что будут его проверять. Но… раз проверила и, может быть, разболтала в заводоуправлении, надо выкручиваться.

— Ах, вот вы о чем! — засмеялся он, выдохнув клубище табачного дыма. — Если мы не сделаем этого, Людмила Ивановна, мы уроним славу завода, погубим свою репутацию перед местными организациями и главком. Сто с лишним процентов на протяжении нескольких месяцев и только сто в августе — парадокс! Нас подымут на смех, заплюют, мы лишимся всего, что с таким трудом добыли общими силами. И вам, главному бухгалтеру, приятно будет подумать, что завод снова сдал темпы?

"Что он мне говорит, этот вор? — негодовала Людмила. — Почему он говорит со мной, как с глупой девчонкой?".

— Я не могу называть готовой продукцию, которой еще нет!

— Она е-эсть! — протянул Подольский. — Пять комплектов горного оборудования и на первое число были готовы. Их только не успели пропустить через ОТК и отправить по назначению.

— Значит, они были еще в производстве.

— Вы поймите, государственный контролер, — в голосе Подольского стали пробиваться досадливые нотки, — показав эту продукцию готовой…

— …мы обманем себя и государство.