На другой день

— Да, но, как ни странно, я бессилен перед нею. Бессилен! — голова Подольского по самые уши вошла в промежуток между поднятыми плечами. — Потому что она еще в институте когда-то усвоила букву закона и не желает отойти от нее ни на шаг. Кроме того, она переносит на производство свои личные беды и неприятности. Я готов посочувствовать ей в беде, но… нельзя же смотреть на вещи только со своей колокольни.

— Перед женщинами пасуете! — с невеселым смешком сказал Павел Иванович.

— Вынужден. Насколько свободно я могу разговаривать с вами, с главным инженером, секретарем партбюро, настолько трудно мне до чего-нибудь мирно дотолковаться с этой неуравновешенной дамой.

— Да кто же она? — ожесточился Дружинин, потому что знал: снова несправедливость, ложь.

— Баскакова, главный бухгалтер, — быстро обернувшись к нему, сказал Подольский, — болезненно на все реагирующая вдова.

Вот размахнуться бы и ударить по этому барабану щеки, по откормленной шее, выплывшей на воротник пальто… Дружинин откинулся на спинку сидения, — только запачкаешь руки. Не стал и убеждать Подольского, как тот неправ, пусть его убеждает у учит горком, если Рупицкому кажется — "хорошие деловые качества".

На бюро горкома они сидели в разных местах: Подольский — ближе к столу, независимо заломив кудлатую голову, Павел Иванович — возле самых дверей. Интересно было проследить, как реагирует директор на то, что говорят… Слушали руководителей треста "Красногорскстрой", допустивших большой перерасход средств на жилищно-коммунальном строительстве. Пока отчитывался управляющий трестом, узкоплечий мужчина с усталым болезненного цвета лицом и впалыми щеками, признавался в своих промахах, Подольский всем видом своим красноречиво говорил: "Сама себя кума бьет, что нечисто жмет. Ну где у тебя ум, баба?" Выступавших в прениях, которые приводили новые факты безобразий: строят долго, плохо и дорого, — Подольский уже слушал, то подергивая плечами, то озираясь по сторонам, что в переводе на разговорную речь могло означать: "Не понимаю, как они могут столь бестолково… Но я-то, директор завода горного оборудования, причем? В какие-такие свидетели вызван я?" Гневная речь секретаря горкома Рупицкого заставила его постепенно склонить голову, спрятаться за спины соседей.

— Проценты процентами, о чем у нас немало и вполне правильно говорят, а денежки надо беречь, они государственные… — Рупицкий убрал со лба косицу жестких волос и обвел режущим взглядом зал. — Это касается всех хозяйственников. Мы затем и пригласили вас, чтобы вы посмотрели на строителей, потом на себя, сличили, нет ли какого сходства. Ибо в дальнейшем работу предприятий горком будет расценивать не только по проценту плана, но и по звону рубля… Директора могут идти, секретарям и парторгам… — цепкий взгляд Рупицкого остановился на лице Дружинина… — равно членам заводских бюро, если секретаря нет, просьба остаться. Для перекура небольшой перерыв.

Павел Иванович первым вышел в приемную и опять попытался проследить за Подольским: из-за стола тот поднялся тяжело, в толпе участников совещания шел, опустив голову, затем здесь встряхнулся и, не глядя ни на кого, направился в коридор. Вряд ли такому достаточно одних, хотя и прозрачных, намеков, такого прошибешь разве из крупнокалиберной пушки и то не с первого выстрела.

Он почти угадал состояние духа директора. На бюро, во время речи секретаря горкома, Подольский приуныл. Не получается у него с директорством. Он бьет ногами, как лошадь, о передок саней, а воз стронуть с места не может — ему мешают враги. Враги, недруги и завистники! Они съели его в армии, из-за них он не продвинулся в литературе, они убрали его из министерства, теперь преследуют здесь. Таковы и Абросимов, хотя он с виду и тихонький, воды не замутит, и Дружинин, с его ненавистью в глазах, и Баскакова, рассерженная и злая, что не сумела женить на себе…

"А может, и сам в чем-нибудь виноват? — скользнуло в уме. — И сам не ахти как порядочен, честен." Подольский тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли. "Честность… Не мной одним она оставлена для будущих поколений. Савуар вивр!"

— На завод! — приказал он шоферу, открывая дверцу кабины.

Машина развернулась и, буравя фарами темноту, помчалась по улице.

Несколько минут Подольский сидел бездумно. Потом опять потянулись мысли, одна мрачнее другой. Вспомнилось, что через два дня партийно-хозяйственный актив, кое-кто из критиканов, наверно, уже готовится к выступлению. Ну что ж, бурю он будет встречать открытой грудью!..

XIX

Страсти разжег Соловьев. Тихий и скромный, он негромким, без напряжения голосом рассказал, как в ремонтно-механическом цехе осваивали металлизацию, даже сослался на Абросимова, мол, Михаил Иннокентьевич помнит, нелегко было начинать…

— Новой дирекции показалось, что металлизация — лишнее.

В зале сразу зашушукались, а Подольского, который под аплодисменты закончил доклад и теперь с победным видом сидел за столом президиума, всего передернуло.