На другой день

— Нет. Я смотрю на вещи иначе, мне лучше известна специфика нашей с вами работы. Если мы покажем эту продукцию готовой, мы не только сохраним свой престиж, но и обеспечим нормальную работу завода в следующем месяце. Потому что мы с вами получим дополнительные ассигнования! — Подольский почти выкрикнул эту фразу, стараясь задеть самолюбие Людмилы: как она, главный бухгалтер, не поймет азбучной истины в финансовом и коммерческом деле. — А продукция уже выпущена и ушла к заказчикам, первого, второго и третьего сентября. Что же преступное сделано? Ведь не будем же мы показывать ее второй раз.

Людмила отвернулась, замолчав, и Подольский вновь принялся убеждать ее: ему важно стронуться с места, набрать темп, тогда он пойдет семимильными шагами вперед, тогда святость финансовой дисциплины не будет задета ни одним пальцем.

— Да и что вы ко мне придираетесь? — наконец вспылил он. — Будто я в свой карман что-то государственное кладу. Для коллектива стараюсь, коллективу нужен успех!

— Приучайтесь работать организованно и ритмично, — тихо сказала Людмила, — скорее добьетесь успеха. А сообщение — не подпишу. — Она встала.

— Это окончательно?

— Да.

На другой день Подольский вызвал Людмилу и предложил оплатить слесарям-сборщикам сверхурочные — в дни штурма народ работал день и ночь. Людмила и от этого отказалась.

— Ищите виновников штурма, пусть они отвечают рублем. Я у них сделаю удержания и заплачу тем, кто переработал.

— А я заставлю вас выполнить мой приказ.

— Не заставите.

— А вот и заставлю. — Он положил перед собой сколотые булавкой бумаги и на углу верхней, рядом со своей подписью расписался вторично. — Воленс ноленс! Хочешь не хочешь!

Людмила понимала, что после второй резолюции директора она обязана выполнить его приказ. Прав он или не прав — выполняй, плати деньги, а потом, если хочешь, жалуйся, отстаивай свою правоту. Она чуть не заплакала, слыша, как скрипит перо Подольского; дважды хлопнуло по бумагам пресс-папье.

— Вот так!

XVII

Дома о своей перебранке с директором Людмила все рассказала Марии Николаевне.

— Я не думала, что он опустится так низко, рискнет обманывать себя, коллектив завода, Москву.

— А ты спокойнее, — посоветовала свекровь, пододвигая к ней стакан с черничным киселем. — Волнением-то не поможешь.

— Да как же не волноваться, мама, ведь жульничает, явно жульничает! Тогда, по приезде, затеял перевод завода на оборонное — авантюра не удалась, позднее — хитрил с ассортиментом, чтобы натянуть процент, авторитетней выглядеть перед Москвой. — разоблачили, теперь занялся приписками. Ну что это за хозяйственник? Порядочность его где?

— Ты — бухгалтер, — с легкой усмешкой заметила Мария Николаевна.

— Ты — домашняя хозяйка? Какое нам дело до всего на свете? — проговорила Людмила, быстро глотая густой сладкий кисель. — Твое дело — варить щи, мое — складывать и вычитать числа? Нет, мама, я так не могу. Да и ты не смогла бы! Для меня нет, не существует безликих, слепых, мертвых цифр. У меня каждая цифра — одушевленное существо, и я хочу, чтобы эти цифры и числа жили большой содержательной жизнью, чтоб деньги, которые я считаю и пересчитываю, шли не туда, куда их толкнут, а по строгому назначению.

Мария Николаевна стояла, сложив на груди сухонькие руки, и любовно поглядывала на невестку. Пусть выговорится!

— Думаешь, я неправа? — продолжала, не глядя на нее, Людмила. — Думаешь, занимаюсь не своим делом? Я, конечно, не собираюсь превышать полномочий. Но и пренебрегать ими не намерена, потому что я никого не боюсь, мне нечего кого-то бояться. Да я еще заставлю некоторых ходить по струнке, если коснется денег, финансовой дисциплины. Думаешь, не заставлю?

Людмила подняла голову и увидела, как тепло искрятся глаза свекрови. И только теперь сообразила, что Мария Николаевна и не спорит с нею, она подшучивает.

— Ты всегда заведешь, меня! — И звякнула ложечкой о стекло. — Какой вкусный кисель…

— Когда съела… Давай стакан, еще подолью.

— Нет, спасибо.

— А то кушай, вон Галя наелась досыта и еще на завтрашний день заказала сварить. Позвать ее к тебе, поди соскучилась за день?

— Соскучилась, конечно, да некогда, опять побегу на завод, готовить сведения тому же Подольскому, будто бы требуются в горком. — Она прошла к вешалке и, не дотронувшись до пальто, вяло опустила руки. — Скажи, мама, почему так много везде безобразий?

— Где, каких? — слегка вздрогнула свекровь.

— Да хотя бы и у нас на заводе. Право, изменились, испортились за войну люди.

Непослушными пальцами Мария Николаевна вправила в петельку блузки темную пуговицу. Как ответить ей?

— Да ты и не видела еще очень-то плохих людей, не жила при них. Если у вас Подольский испортился, так это еще один человек, а не все люди.

"Может, и так, — подумала Людмила. — Может, у меня опять мнительность, нервное расстройство, опять сгущаю или путаю краски, не вижу из-за какой-то одной сосны целого леса"…