На горбатом мосту

Бредут в ночи, дорог не разбирая,
Кружат, своих не ведая путей,
Слепые миражи земного рая —
Больших идей и маленьких затей,

Сквозь вечный марш уценки и усушки,

Где лай собак страшней, чем волчий вой,
Где пролетарий над гнездом кукушки
Похмельною качает головой.

Сквозь песню, где баян доносит тихо,

Кому – неважно,
Колкий звёздный жмых,
Любимый город, дремлющее лихо,
Мерцающая речь глухонемых,

Насущный хлеб, чуть влажный на изломе,

Обломки кирпичей, осколки слов —
Смешалось всё, как в чьём не помню доме,
В сияющей бездомности миров,

Рождений и смертей, летящих мимо,

В беззвучном вопле обречённых «Я»…
И лёгкость бытия невыносима,
И неподъёмен груз небытия.

«Фото на память. Пожалуйста, лица светлее…»

Фото на память. Пожалуйста, лица светлее,
Шире улыбки. Быть может, бумага истлеет
Позже, чем наши тела. И в игре светотени
Чуточку дольше продлится пускай не мгновенье —

Доля мгновенья, мерцавшего первоначально

В пойманном взгляде до сердцебиенья реально,
И перед тем как растаять, знакомые лица
Смогут во вспышке хотя бы на миг воплотиться.

Прятки со временем – в этой игре мы неловки,

Наше лукавство наивнее детской уловки…
Я улыбаюсь, как будто мне вовсе не страшно
Плыть через море житейское в лодке бумажной.

«Когда революция выжрет своих…»

Когда революция выжрет своих
Детей – романтичных убийц, поэтов,
Идеалистов и память о них,
Что называется, канет в Лету,

Когда уйдут её пасынки – те,

Которые, выйдя откуда-то сбоку,
Ловят рыбку в мутной воде
И поспевают повсюду к сроку,

Когда сравняются нечет и чёт

И козырь – с краплёною картой любою
И обыватель вновь обретёт
Счастье быть просто самим собою,

Когда добродетели, и грехи,

И неудобовместимые страсти,
В общем раздутые из чепухи,
Станут нам непонятны отчасти,

Когда перебродит в уксус вино

И нечего будет поджечь глаголом,
Придёт поколение next. И оно
Выберет пепси-колу.

Parabellum [4]

Хочешь мира – готовься к войне. И нагрянет война,
Просыпаясь в сердцах и в холодных умах вызревая,
Кровь рифмуя с любовью, подыскивая имена
Для грядущих смертей и горнистов своих созывая.

Старый мех разорвёт молодое, шальное вино,

И прольётся на землю, спеша утолить её жажду.
И зерно прорастёт, и созреет лоза всё равно,
Чтоб обратно на чёрную землю пролиться однажды.

Хочешь мира – готовься к войне. И нагрянет война.

И скуластый кочевник, обветренный и пропечённый,
Каменеет в седле и осаживает скакуна,
Прозревая в веках град неведомый, но обречённый.

Домик станционного смотрителя