На горбатом мосту

…И раскачивается вечерами
Колокольная медь
В тёмной и гулкой груди.
И память
Ворочается, как медведь,
Чтобы в ночи навалиться тушей
и задавить…
Но в шесть
Утро последний окурок тушит
О подоконную жесть.
Резкий вдох.
Будильнику вторя,
Чайник даёт свисток.
С ночи застрявшим шершавым горем
Давится водосток.
Выдох.
И время, сгорая, мчится
С грохотом.
Лишь сквозняки
Всё перелистывают страницы
Логике вопреки.

Он смолил беспрестанно. Он запросто мог

Нагрубить, невзирая на лица,
Говорил, что наука – единственный бог,
Которому стоит молиться.
Говорил: «Хирургия – не место для баб,
Но уж вляпалась если – работай!
Ну а правду сказать – и мужик нынче слаб…
Да не думай, а – делай! Ну то-то…
Здесь хватай, а сюда вот не лезь и не трожь!
Тут проверь… Да ты что там – уснула?..»
Наклоняясь и горбясь, он в профиль был схож
С крысой – серо-седой и сутулой.
Незадолго до смерти смягчился. В окно
Как-то глянул и, морщась от света,
Бросил: «Эксперимент – это всё!
Об одном
Расскажу…»
И сломал сигарету.

Эксперимент —

это всегда закон,
та рубаха, что ближе к телу.
Всё чётко и всё – по делу:
есть Экспериментатор,
он —
Субъект,
он остёр, словно штык,
имеющий силу и право,
задачи, цель, интерес.
Он движет вперёд прогресс,
трудами стяжает славу.
И есть Объект – пыль и прах,
вопль, высохший на губах,
в горле застрявший крик,
и – любопытство тоже…
Субъект и Объект в этом схожи.
Одно и то же кино,
одного и того же грани —
мельтешат в одной круговерти
любопытство и страх:
ужас собственной смерти,
интерес к чужому страданью.
Но
в неведомый миг,
буквально – в любой момент
Экспериментатор
станет Объектом для
кого-то уже иного,
обретенья
вдруг обернутся тратой,
болью, недоуменьем…
И – щёлкнут звенья,
совершит оборот Земля.
Всё повторится снова.

…Братец мой Волк!

Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
Как нам жить?
Кого вопрошать?
Кому и о чём молиться?
…Братец мой Волк!
Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
По всем каналам новости без конца —
кровь течёт, как водица…
И – не скрыться, не убежать,
всё ускользает, дробится.
И – остывает чай.
– Погоди, не переключай!
– Передай, пожалуйста, масло.
Щелчок.
И – молчок…
Придёт серенький волчок…
Всё.
Память погасла.

Но раскачивается вечерами

Колокольная медь,
Перекатываются шарами
Жизнь,
Забвение,
Смерть.

Но, привычный уклад корёжа,

С жизнью и смертью слит,
Некто моей касается кожи.
И кожа моя – болит.

…Кажется так:

жил человек в стране Уц,
Иов ему было имя.
И я вспоминаю – Иов…
Перелистывает сквозняк
неисчислимость слов,
сон городов,
медленный морок пустыни.

…Нет, не то!

Ну да – эксперимент.
Цель – материальная основа
Альтруизма. Выбранный объект —
Существа общественные. Крысы.

…Иов вопиёт,

он в пустыню кричит,
от отчаянья пьяный:
– Что для Тебя человек?
Господи,
что для Тебя – человек?
За что
предъявляешь счёт?
Зачем
испытуешь его беспрестанно?
Ветер поёт,
пустыня молчит,
молчит в углу фортепиано.
За окнами падает снег.

…Половину – кормят. Остальным

Именно в обеденное время
Прямо на глазах у тех, кто ест
Пропускают сильный ток по клетке.

Что же крысы? Слыша громкий визг,

Глядя на сородичей мученья,
Восемьдесят пять процентов – жрут,
Остальные – к пище не подходят.

Крыс местами поменяли лишь

Раз один – и двадцать пять процентов
Перестали жрать. У остальных
Аппетит никак не изменился.

– Сокрушишь!

Сокрушаешь и сокрушишь!
Но жизнь моя – дуновенье…
Сорванный лист
Ты сокрушить спешишь,
гонишь вперёд, вперёд.
Вот он – я:
был,
и вот —
нет на земле даже тени,
нет мгновений моих…
нет ни добра, ни – зла…
но Ты – молчишь…
Снова – молчишь!
Не понимаю никак:
где Ты?..
В пустыне – тишь,
и в квартире – тишь,
только – шорох:
словно бы разлетается ворох
листьев сухих,
это —
сквозняк
со стола
сбрасывает газету.

…Дальше, воссоздав эффект войны,

Или катастрофы, «альтруистов»
Удалили. И эксперимент
Был продолжен средь потомков жравших.

– Если бы знать,

если б хоть раз понять
всею горящей кожей:
в чём обвиняешь меня?
Виновен я – быть беде,
и не виновен – горе…
Головы не смею поднять!
И всё же
как осознать всё разом:
премудрость
обретается где?
что пред Тобою – разум?
что пред Тобой – вина?
Лопается струна,
эхо звенит в коридоре.

…В новом поколении опять

Появились крысы-«альтруисты»,
Только было их теперь уже
Чуть поменьше двадцати процентов.

Этих исключили тоже, и

Снова дали размножаться жравшим.
И так далее… И ровно через пять
Полностью ушедших поколений

«Альтруистов» не осталось…

…Иов вопиёт,

он вопиёт: «Отступись!
передохнуть, ободриться дай мне!
Исчезаю,
нет меня тут,
сломлен, как стебель сухой…
Весь я – мгновенный, случайный..
Не с травой ли вступаешь Ты в суд?
Сам за меня поручись
перед Собой!
Для меня найди оправданье!»

«Альтруистов» не осталось. Но

Стало в популяции заметно
Вырожденье: у здоровых крыс
Появлялось хилое потомство

И при изобилии еды

Крысы нападали друг на друга,
Жрали слабых и, сходя с ума,
Насмерть расшибались об решётку.

И вот говорит

Господь,
но не отвечает, нет —
вопрошает из бури.
И каждое слово горит
на обожжённой шкуре.
– Я сотворил свет,
небесную твердь и земную
и тьму отделил ночную
от света.
Дай мне ответ:
кто ты такой?
что сделал своею рукой?
Много ли твоих сил?
И
где ты был,
когда я являл Свою мощь,
украшал светилами ночь,
когда я сотворил
левиафана, коня,
орла или же – бегемота
и прочих тварей чудесных?
Что тебе вообще известно?
Кто ты?
Покрытый шкурой ли, кожей —
слушай Меня.
Внимай, если можешь!

Ровно через пять колен ещё

Этой популяции не стало.
Так был завершён эксперимент,
Выявлявший генную основу
Альтруизма…

…Иов поражён,

потрясён до самых основ,
нет аргументов для спора,
нет больше слов,
и вот
он просто падает ниц,
отрекается от всего,
и Господь
прощает
его,
снова даёт
детей, верблюдов, ослиц…

…Господи, из всех Твоих даров

мне оставь одну лишь только веру
детскую, простую
в то, что Ты —
Благ еси и Человеколюбец.

…Братец мой Волк!

Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
Пока ещё время длится
и голос мой не умолк,
славьте Творца!
Славьте
вдохнувшего жизнь,
славьте Его вдохновенье,
вечности непостижимость,
бесконечность мгновенья.
Славьте! —
взываю из бездны, кричу,
обдираясь о камни веры —
Мощь Его
лишь Ему Самому по плечу
Он лишь Сам Себе – мера.

…Братец мой Волк!

Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
Какой тяготит нас долг?
Что в нас должно отразиться?
Черты какого Лица?
Неразрушимость Лика —
кровь на шипах Венца.
Как вырваться из-под Закона?
Как?
Долгое эхо крика
растаскивает сквозняк.
Птицы, овцы и волки —
осколки
зеркал, разлетевшихся вдрызг…
Чавканье, стоны,
копошение, визг.
Коловращение:
боль, любопытство, страх —
разлетаются тени,
размываются лица,
всё обращается в прах.
…Что в нас должно отразиться?
Черты какого Лица?
Но время стреляет дробью,
попадая не в бровь, а в глаз.
…Недообразы…
…Недоподобия…
И всё-таки ради нас
путь
крестный
длится.
И не видно ему конца.

Но раскачивается вечерами

Раскалённая медь —
Меж ущельями и горами,
Левиафанами, комарами,
Меж потерями и дарами
Ей звенеть и звенеть.
И раскачиваться всё шире,
В сердце больнее бить:
Мир для любви непригоден,
Но в мире
Необходимо любить!
Вдох.
И безгласно кричат иконы,
Кружится звёздный прах.
Две стороны одного закона —
Любопытство и страх.
Выдох.
Жизнь извергает прохладных:
Холоден или горяч
Будь, ибо всадники – беспощадны,
Кони несутся вскачь.
Всё против нас: и весы, и меч, и
Власть, и – смертей полки…
И лишь любовь отворяет вечность
Логике вопреки.