На гребнях волн

Звонят в дверь. Может быть, еще одна шведская прислуга в бегах? – думаю я. Открываю – и вижу перед собой Марию Фабиолу. Сейчас, в джинсах вместо платья и на одной высоте со мной, она выглядит совсем не так величественно, как вчера. Но в ней полыхает ярость. Огромная ярость: я ощущаю ее прежде, чем Мария Фабиола открывает рот.

– Ты испортила мне праздник! – шипит она и швыряет на кирпичную дорожку рядом с собой сумку, словно намерена здесь поселиться.

Я переступаю порог и прикрываю за собой дверь. Не хочу, чтобы папа и Ева это слушали.

– Не знаю, что и чем я тебе испортила, – отвечаю я. Правда, меня стошнило – но уже в «Ягуаре», и этой информацией я делиться не собираюсь.

– Серьезно? Да все только и говорят о том, как ты протекла прямо на Акселя! Он всем рассказал!

– Да зачем тебе этот Аксель? – спрашиваю я.

Вместо ответа она издает короткий гневный вопль. Даже волосы ее, вчера безупречно уложенные и блестящие от лака, теперь торчат восклицательными знаками.

– Не знаю, как тебе это удалось, – говорит она, – но вчера все обсуждали только тебя!

– Я ничего не сделала. У меня просто начались месячные.

– Какая гадость!

– Нет, это не гадость. А знаешь, что гадость на самом деле?

Она молча смотрит на меня. Тут я останавливаюсь: что настоящая гадость, мне надо еще придумать.

– Эта твоя история, – говорю я наконец. – Думаешь, хоть кто-то в самом деле поверит, что тебя похитили?

– Прошу прощения? – говорит она.

– Ты уже записала интервью с Эй-Би-Си?

– Пока снимаем закадровый материал, – отвечает она.

Я киваю так, словно знаю, что это такое.

– Это значит, они сняли, как я с семьей гуляю по пляжу. По-моему, получилось очень неплохо!

– Если будешь врать журналистам, у тебя могут быть большие проблемы, – говорю я. Не знаю, правда ли это, но звучит правдоподобно. – Эта твоя вчерашняя история, знаешь ли, показалась мне очень знакомой.

– О чем это ты? – спрашивает она. Я вижу: она испугалась!

– «Похищенный» Роберта Льюиса Стивенсона.

– Да о чем ты говоришь?

– Боже мой! – восклицаю я. До меня вдруг доходит. Все ясно: картинка сложилась! – В последний раз, когда я была в кабинете у мистера Лондона, там не хватало одной книги. Это был «Похищенный», верно? Ты его взяла!

– О чем ты говоришь? – повторяет она, понизив голос.

– О книге. Ты взяла идею из книги.

– Да я вообще не читаю книг! – отрезает она. – Может, похитители читают – но мне, знаешь ли, в последнее время было не до того!

– Просто даю тебе совет: прежде чем идти на Эй-Би-Си и рассказывать им свою эксклюзивную историю, попробуй изменить в ней кое-какие детали!

– Я ухожу, – говорит она. – Просто заглянула занести то, что ты забыла у нас вчера вечером.

Она достает из сумки мой котелок, бросает его на землю между нами, а потом начинает топтать, словно старается затушить огонь.

– Вот так! – говорит она, поворачивается и идет прочь.

Я поднимаю котелок, пытаюсь вернуть ему форму – но он безнадежно погублен. Я возвращаюсь в дом, прижимая его к груди, словно труп любимого зверька, которого надо похоронить.

22

В воскресенье утром папа заходит ко мне и спрашивает, не хочу ли я пойти в церковь. Я молча натягиваю на голову одеяло.

Родители возвращаются домой, и я узнаю, что на церковном дворе мама встретилась и поговорила с Кейт, матерью Джулии. Они решили, что сегодня после обеда я отправлюсь к Джулии, чтобы вместе с ней делать валентинки.

– Все как в старые добрые времена! – говорит мама. – Ведь вы, девочки, всегда писали валентинки вместе!

Я отвечаю, что это было давным-давно. Может, еще в детском саду.

– Кейт по тебе скучает, – говорит мама.

– А Джулия меня ненавидит.

Мама хочет возразить, открывает рот, снова закрывает и наконец говорит:

– Так или иначе, мы уже обо всем договорились.

Мама печет суфле и украшает сверху алыми вишенками, разравнивая их деревянной лопаткой. Незадолго до трех она идет домой к Джулии вместе со мной и с суфле, завернутым в пищевую пленку, подклеенную медицинским скотчем, который мама приносит домой из больницы.

Кейт широко открывает дверь – преувеличенный жест, призванный показать, как нам здесь рады.

– Какой же у вас красивый новый дом! – говорит мама, еще не успев оглядеться.

– Спасибо, – отвечает Кейт. Кажется, она действительно благодарна за комплимент.

Она не переоделась после церкви: на ней что-то коротенькое, яркое и блестящее, вроде костюма для фигурного катания, только без блесток на груди и с юбкой чуть подлиннее.

– Я принесла вам суфле, – говорит мама и протягивает Кейт свое угощение.

– О, Грета, спасибо огромное! Вы же знаете, как я люблю ваши десерты! Вот хотя бы то печенье, что вы испекли на распродажу выпечки в прошлом году… как оно называлось?

– Метельчатое, – гордо отвечает мама.

– Да, точно! – говорит Кейт. – А вы правда мешали тесто ручкой от метлы?

– Правда, – отвечает мама. – Но не беспокойтесь, метлу я вымыла!

И обе громко и фальшиво смеются.

Джулии не видно; мы трое стоим посреди комнаты, дожидаясь ее, но делая вид, что никого не ждем. У дверей стоят три коробки с надписями «Хитачи», «Тошиба» и «Саньо».

– Новый телевизор? – спрашивает мама.