На краю государевой земли

Отправив этих гонцов к Алтын-хану, Яков стал готовиться к дальнему походу туда же вместе с государевой казной. Но тут снова появилось непредвиденное, все уперлось в покупку лошадей. Дело было в том, что в прошлом году алтысарцы и телеуты в набеге поворовали под Кузнецком табуны лошадей. И лошади сильно вздорожали в остроге. Поэтому Яков, посчитав деньги, что выделил ему на поход князь Никита, и подумав, все же решил дождаться калмыцкого пригона. Правда, ждать пришлось недолго. Табун калмыки пригнали на торги через месяц. Казаки походили вокруг тех лошадок, заглядывали им в зубы, похваливали… Но они были дороговаты, и казаки выбрали из них всего восемь… Холки-то у калмыцких лошадок не особенно высоки, но шея сухая, мускулистая, голень сильная, копыта маленькие, очень прочные, грудная клетка и бедра широкие. Такие лошадки не подведут на горных тропах. Еще пятнадцать лошадок они закупили у местных татар, подешевле. Разумеется, они были невелики ростом, шеи мясистые, круп короткий и пологий. Такие хорошо подходят только для степей, и чем-то напоминают киргизских лошадок. К тому же среди них много было пегих, тогда как у калмыков были одномастные, в основном белые.

Лучка, прогнав на одной «калмычке» вокруг табуна, спрыгнул с лошадки подле Якова.

— А ход-то — плавный! — удовлетворенно сказал он.

— Эх, аргамачка бы сейчас, красавца! — мечтательно воскликнул Яков и потянулся всем телом. — Да размяться бы на нем!

— Ну-у, аргамак вдвое дороже! А не прослужит и того, что вот эта! — ласково похлопал Лучка по холке невзрачной «калмычки».

* * *

Пока они вот так коротали время в Кузнецком остроге, в августе из Томска пришел к ним наказ князя Никиты. И Яков, прочитав его, отправил его со своим холопом Елизаркой к Дружинке на двор, где стоял тот.

Елизарка был у Якова дворовым холопом, его бессменным спутником во всех разъездах. Он был родом из Нижнего Новгорода, уже в годках, примерно таких же, что и Яков. Но он был одинок. Родственников у него, как и жены, не было. И он, бобыльствуя, всю жизнь провел в скитаниях по московской земле, где для него никак не находилось место. Точнее, для него вообще его не было. Ну, забыл Господь Бог о нем. Что поделаешь, бывает… С густой сивой бородой и такой же шевелюрой, весь витой телом, как вяленая вобла или гончий пес, незнающий и минуты покоя, но с улыбчивым лицом, изъеденным сеткой морщин, он был для Якова отменным приятелем за чаркой водки.

И вот Елизарка пришел на двор, где стоял подьячий со своими людьми, передал ему бумагу от князя Никиты и поручение Якова, чтобы Дружинка подготовил и отдал бы ему, Якову, роспись лошадей: что и кому за что заплачено.

— Казаки покупают лошадей. И Яков говорит, надо оформить все. Служилые едут в Томск, с ними Яков и передаст роспись.

Дружинка согласно кивнул головой, и Елизарка ушел.

Через два дня Елизарка пришел к нему за конской росписью. Дружинка, встретив его на дворе, развел руками:

— Я приболел, не мог сделать-то… Так и передай Якову!

Елизарка смолчал, обвел взглядом его двор. На дворе у Дружинки что-то подозрительно много было подгородных абинцев. И все они были хмельные, качаются, того и гляди попадают…

В посольском отряде все знали, что перед уходом в это посольство Дружинка слезно вымолил у князя Никиты, чтобы тот разрешил ему высидеть водки: на дорогу, дескать, «мугальских» людей хочет попоить, для государева дела.

«Вот и навысиживал, попоил… Ах, пёс!»

— Высидок продает, торгует себе в прибыль, — сказал Елизарка Тухачевскому, вернувшись от подьячего с пустыми руками, без росписи.

Кое-кого Дружинка, оказывается, припоил и из служилых, с умыслом конечно же. Десятник конных казаков Семка Мезеня пил его водку и молчал, когда казаки поругивали подьячего. Но и его что-то проняло. Он покряхтел, как-никак жалко отказываться от водки, но все-таки махнул на нее рукой и заявился вечерком к Якову на двор, попозднее, когда стало темно. Яков был наслышан о его странном товариществе с подьячим и подозревал, чем тот приманил его к себе. По его виноватой физиономии он догадался, что десятник тут неспроста. Без лишних слов он налил ему чарку водки, а Елизарка подал десятнику соленых грибков.

Мезеня выпил чарку, крякнул, закусил.

— Яков, Дружинка помышляет на государеву казну. За чаркой поведал. Говорит, не тот товарищ-де мне попался. А то бы можно было мне нажить, да и вам, казакам, по зипуну вышло бы, у такой-то казны… Наш брат, подьячие, что ходят в Крым аль в Кизылбаши, подменяют лучших соболей, и на том имеют по пятисот и штисот рублев! Вот так и говорил. Мой грех, Яков, не хочу быть в опале из-за такого плута!

— Ха-ха-ха! — расхохотался Яков. — Каков!.. Вот так «хорек»! Сам себя, по дурости, и выдал! Ха-ха-ха!